Валериан Маркаров - Гении тоже люди… Леонардо да Винчи

– Леонардо, что за цветы ты развесил по всему балкону? Уж не собираешься ли ты стать аптекарем? – и не став слушать сына, со строгой настойчивостью, продолжил, – я запрещаю тебе ходить в аптеку при Санта Мария Новелла и общаться с теми монахами-доминиканцами, что изготавливают свои эликсиры и снадобья!

– А что тебя отворачивает от трав, лечебных ароматических масел и снадобий, отец? – спросил Леонардо удивленно.

– Под видом этих масел и вытяжки из трав, многие из которых действительно помогают выжить больным людям, эти монахи и алхимики также готовят составы, которые на деле оказываются страшными ядами. Сын, я прошу тебя, – голос сэра Пьеро стал мягче и теперь был полон мольбы, – будь благоразумен и осторожен. В этом городе частенько свершались самые известные заговоры и отравления ядом кантарелла, мучительная смерть от которой наступает мгновенно. Мне как нотариусу Магистрата постоянно приходится узнавать о все новых случаях отправления ядами, – затем он продолжил шепотом, – Мужья отправляют на тот свет своих постаревших и подурневших жен, а жены – травят спившихся или загулявших мужей, барышни – своих любовников, когда вдруг выясняется, что они женаты. Дети травят насмерть родителей. Жены в одночасье становятся вдовами, а дети – сиротами. И все это зло совершается во имя мести, либо вдруг родившейся ненависти, а чаще всего – для скорейшего вступления в наследство. Сторонись этого греха, сын мой!

Но сэр Пьеро был неправ в своих предположениях о выборе сына. Когда он в очередной раз увидел, как тот рисует цветок на их балконе со всеми его тычинками, насекомое в мельчайших деталях, вечно спешащих куда-то людей с рыночной площади, еще что-нибудь другое, созданное природой и достойное изображения, он иначе взглянул на будущее сына. Да, основным своим увлечением Леонардо считал живопись, чему всячески способствовало само его внутреннее стремление в соответствующей атмосфере Фьоренцы. И однажды, он, сэр Пьеро, захватив с собой его рисунки, некоторые из которых были сделаны сыном еще в доме деда, отнёс их к лучшему живописцу Тосканы и большому своему приятелю Андреа дель Чони по прозвищу Верроккьо, чья художественная мастерская располагалась на виа Гибеллина. Раньше сэр Пьеро не раз помогал художнику оформлять кое-какие бумаги, и сейчас убедительно просил его сказать, достигнет ли его сын Леонардо, отдавшись рисованию, каких-либо успехов.

– Маэстро, помогите мне, пожалуйста, разрешить тяжкие сомнения.

– Охотно, сэр Пьеро. Всегда к Вашим услугам. О чем идет речь? – участливо спросил тот.

– О моем сыне Леонардо. Посмотрите на эти рисунки. Я хотел бы знать ваше о них суждение. Если у него есть талант – хорошо; если же нет, то Леонардо станет нотариусом. Никогда не думал, что у мальчишки такая страсть к искусству! – говорил между тем сэр Пьеро. – Он, правда, ко всякой всячине любопытен: то изучает насекомых, то растения. Натаскал в дом тьму букашек разных, а латынь забросил. Зато спорить с учителями горазд. А вчера захожу в его комнату и что вижу? Гору рисунков.

– Ну-ка, посмотрим, – Верроккьо надел свои очки, сощурив близорукие глаза, взял рисунки Леонардо и молча их рассматривал, – он левша?

– Да. Но как вы узнали, маэстро? – удивился сэр Пьеро.

– По характеру штриха. – ответил Верроккьо уверенно. – Приводите вашего мальчика когда вам будет удобно, синьор Пьеро, можете прямо сейчас. Он будет жить вместе с остальными учениками. Думаю, из него выйдет толк.

Услышав эти слова, отец принял решение отдать Леонардо в ученики к Андреа. Перед тем, как впервые отвести его к учителю, отец строго спросил:

– Ты уверен, что станешь первым, а не последним?

– Да, – твердо ответил ему Леонардо. С этого момента судьба его была предрешена, и отныне все его помысли будут отданы беззаветному служению Искусству.

В то время, когда Леонардо впервые оказался во Флоренции, она была одним из культурных центров Европы и могла претендовать на гордое прозвище «вторых Афин». Хотя чума, или черная смерть, и сократила число горожан наполовину, флорентийцы отчаянно сопротивлялись бедам. Это время было для города периодом расцвета искусств. Почти все знатные семейства, во главе с Медичи, покинули строгие средневековые дома и переселились в изящные особняки – палаццо. Они строили церкви, монастыри и богадельни и украшали город фонтанами и памятниками. Леонардо, гуляя по городу, дивился невиданной красоты куполом на городском соборе. Здесь, в церкви Санта Кроче, он восхищался фресками Джотто, написанными почти 100 лет назад, он не мог отвести глаз от фресок Мозаччо в церкви дель Кармине и в церкви Санта Мария Новелла, что рядом с аптекой монахов-доминиканцев, куда наведываться ему строго-настрого запретил отец. Здесь, во Флоренции, Леонардо впервые встретился с людьми высокой культуры. Это окончательно определило выбор его жизненного пути, который вел к Искусству.

Путь этот привел четырнадцатилетнего Леонардо, сопровождаемого сейчас отцом, в художественную мастерскую, или боттегу, Андреа Верроккьо, находившуюся в самом центре города. Над входом в боттегу висела табличка с именем хозяина.

Войдя вовнутрь, их встретил, как показалось мальчику, хмурый и неразговорчивый человек:

– А, вот и вы, синьор Пьеро! Решили, значит, прийти? А это, видать, ваш сын, – указал он головой на Леонардо, прищурив глаза и посмотрев на мальчика с головы до пят.

– Да, синьор Верроккьо, как и договаривались. Принимайте ученика! – сэр Пьеро легким движением руки подтолкнул сына к Верроккьо. Тот оглянулся назад, но отец сказал ему тихо:

– До встречи, Леонардо. Помни данное тобой обещание, – и, изобразив поклон головой в сторону Верроккьо, – Благодарствую! – он повернулся и быстрым шагом покинул мастерскую.

Маэстро Верроккьо был внешне очень похож на обыкновенного лавочника, или скорее пекаря, поскольку был весь перепачкан алебастром. Он имел круглое и пухлое лицо с двойным подбородком, и в его пронзительном, остром взоре и слегка прищуренных глазах был заметен острый и любопытный ум. Он посмотрел Леонардо прямо в глаза, сухо сказав:

– Будешь называть меня Учителем! – а затем, повернувшись, громко позвал кого-то:

– Сандро, покажи новому ученику всё наше хозяйство, а также место, где он может оставить свои вещички!

К ним тотчас подошел молодой человек лет 20-ти, с красивым пробором на голове, идеальная линия которого разделяла его кудрявые черные волосы на две равные части. Его внешность украшал большой, но не портивший его нос, крупные глаза и немного выпиравший вперед тяжелый подбородок. В его внешности чувствовалось что-то благородное, если бы не небольшая сутулость, к которой он, очевидно, был склонен. Он, наспех вытирая промаслянные руки о фартук, протянул одну из них Леонардо:

– Алессандро ди Мариано Филипепи, – представился он с улыбкой, но все зовут меня просто Сандро, или Сандро Боттичелли.

– Боттичелли? – удивился Леонардо, – это ведь «бочонок»?

– Да, «бочонок» – он так искренне засмеялся, – Так прозвали моего старшего братца из-за его округлых форм фигуры. А потом это прозвище досталось всем нам, нас пятеро братьев в семье.

– Я Леонардо из Винчи, – в свою очередь скромно назвал себя мальчик, – а давно ты в этой мастерской, Сандро?

– Нет, недавно. После начальной школы при монастыре Санта Мария Новелла, я поступил учиться ювелирному делу. Это мастерство меня многому научило, но мне больше нравится живопись, которой я учился у прославленного художника Филиппо Липпи, в Прато.

Леонардо покачал головой, имя этого художника было ему незнакомо. А Сандро уже вел его вперед, выполняя поручение Учителя показать мастерскую новому ученику:

– Верроккьо нам не просто Учитель, он нам как отец, – сказал он, – видишь, как много здесь молодых учеников, намного младше тебя? И он обучает их всех скульптуре, ювелирному делу, арифметике, грамоте и живописи. Он искренне считает, что математика является основой науки и искусства. Поэтому не удивляйся, когда неоднократно услышишь из его уст, что «математика – это мать всех наук», а геометрия, как часть математики является «матерью рисунка и отцом всех искусств». Видишь, – Сандро указал кивком головы на стоявшего впереди Учителя, – он и сейчас находится в постоянном поиске, что-то вечно сравнивая, обдумывая, измеряя, придумывая какую-нибудь новую прелесть, которую никто до него еще не находил.

Действительно, Верроккьо никогда не сидел без работы. Он всегда трудился над какой-нибудь статуей или над живописным полотном, быстро переходя от одной работы к другой, лишь бы только не терять формы.