Диана Палмер - Мое сердце — твое, любимый!

Она тихо засмеялась и взяла его под руку.

— Хорошо.

Они не спеша дошли до угла, немного передохнули и продолжили путь. От ходьбы Норин раскраснелась и слегка запыхалась, что было вполне естественно. Инстинктивно он пощупал пульс на ее запястье — ровный, сильный, точно такой, какой и должен быть на этой стадии выздоровления. Рамон улыбнулся.

— Потом станет проще, — обнадежил он.

И оказался прав. Они гуляли каждый вечер, если у Рамона не было срочных вызовов. Текли дни, за днями недели, за неделями месяцы. Грудь у Норин перестала болеть, силы полностью вернулись, а с ними и бодрость духа. Но Рамон по-прежнему держал с ней дистанцию, и Норин уже начала задумываться, не сожалеет ли он о своей импульсивности, о том внезапном предложении, которое сделал во время первой прогулки, о желании жениться на ней. Один неудачный брак у него уже позади. Видимо, он не хочет рисковать еще раз.

Время шло, и Норин уже разрешили не только водить машину, но и приступить к работе. Однако Рамон пришел в бешенство, едва только она намекнула ему об этом.

— Не думай, что я не благодарна тебе за то, что ты сделал для меня, — пыталась успокоить его Норин, — но ты не можешь вечно быть моим опекуном. Я хочу работать сама. У меня есть квартира, которую сохранили за мной с момента операции…

— Тебе не нужно жить одной, — кричал он, — еще слишком рано!

— Я провела здесь три месяца! — возмутилась она. — Все говорят, что мне уже можно приступить к работе. Мое сердце работает как часы, я гуляю каждый день, ем за двоих… Почему ты все усложняешь?

Он взмахнул руками и воскликнул по-испански что-то про необходимость спорить со стенами.

— Я не стена! — возразила Норин резко.

— Ну, в таком случае ты не можешь забрать Мушку! А она будет скучать.

— Глупости, — возразила девушка. Она знала, что время, которое они провели вместе, не давало Рамону возможности реально оценить свои чувства к ней. Им необходимо побыть подальше друг от друга.

— Ты не будешь счастлива одна, — продолжал он злиться. — Ты что, решила, что наша близость мешает мне реально оценить свои чувства?

Девушка кивнула. Он глубоко вздохнул.

— Понятно.

— Я безгранично благодарна за то, что ты так чудесно обо мне заботился, — повторила она, — но мы же оба знаем, что ты относился бы так к кому угодно. Ты не смог бы иначе.

— Ты мне льстишь. И себя недооцениваешь, — добавил он. — Может, я сам вынудил тебя не ждать от жизни многого. Я сделал тебя ожесточенной.

Он выглядел таким расстроенным, что Норин почувствовала себя виноватой.

— Я больше не ожесточенная, — произнесла она шепотом. — Тетя Мэри и дядя Хол были так добры ко мне. Мне нравится проводить с ними время.

— Только не позволяй им увезти тебя из страны, — потребовал он, — еще слишком рано.

— Как же с тобой будет трудно, когда дети решат покинуть дом, — заметила она сухо.

— Да откуда у меня возьмутся дети? Ты оставляешь меня!

Сердце ее выпрыгивало из груди, но она держалась непреклонно.

— Всему свое время, — произнесла Норин спокойно, — все будет хорошо.

— Хорошо! — в его голосе звучала издевка. — С кем я смогу поговорить? Кто успокоит и поддержит меня в трудную минуту?

Ей нелегко было спорить с ним, но решение принято.

— Только протяни руку к телефону, — пообещала она. — Можешь звонить, когда захочешь. — И добавила, отведя взгляд: — Ты ведь мой друг, а друзья всегда разговаривают.

Минута прошла в тишине. Его пальцы ласково коснулись ее лица, и, казалось, он не дышал, когда наклонился поцеловать ее.

— Хочешь быть моим другом? Тогда пристрели меня, — прошептал Рамон. — Это будет милосерднее.

— Не говори глупостей. Я никогда не причиню тебе боль.

— А как ты называешь свой уход из моей жизни? — возмутился он.

— Самосохранением, — раздался еле слышный шепот.

В ту же секунду он обнял ее и притянул к себе — близко-близко, насколько это было возможно в ее состоянии. Рамон никогда не забывал об ее едва зажившем шраме. И она поддалась его чарам, хотя точно знала, что должна уехать из этой квартиры.

Его губы коснулись ее в легком поцелуе, постепенно превратившемся в более настойчивый. А через мгновение его язык сквозь все преграды прорвался в глубину ее рта, и Рамон поднял Норин на руки.

Девушка была не в силах сопротивляться — обхватила его за шею и подарила ему ответный поцелуй, разожженный его страстью.

Почувствовав, как дрожь пронзила его тело, она замерла и набрала в легкие воздуха. Рамон тяжело дышал, и темные бездонные глаза, что так пристально смотрели на нее всего в нескольких дюймах, казались жадными и голодными.

— Если бы я не был столь добропорядочен, — произнес он хрипло, — я бы отнес тебя в постель и любил тебя, пока ты не стала бы умолять о том, чтобы остаться со мной. Но ты ведь все еще девственница, так?

— Да, — ответила она еле слышно.

— И все это из-за меня, да? — прошептал он. Норин закусила губу.

— Ну и самомнение.

— Я горю желанием быть любимым, быть желанным, быть нужным… Ты показала мне рай, а потом изгнала в ад, и все ради работы!

— Да нет, совсем нет, — быстро возразила она, касаясь его губ, его щек, его носа. — Не ради работы. Я люблю тебя!

Какие сладкие слова! Он и не надеялся услышать их после вс.ех обид и страданий, что причинил ей.

Норин оторвала свои губы от его.

— Ты должен отпустить меня, — прошептала она жалобно.

— Почему?

Она с ума сходила по этому глубокому нежному голосу, звучавшему совсем рядом с ее ухом!

— Чтобы ты мог понять, что чувствуешь. Пауза, тишина, молчание. Он смотрел в ее огромные грустные глаза.

— Что я чувствую? — переспросил он. Норин кивнула, и Рамон тихо вздохнул.

— Разве ты не знаешь? — удивился он. — А Изадора знала. И всегда упрекала меня за это. Я ведь тебе говорил.

— Ты говорил, она считала, будто тебя тянет ко мне, — согласилась девушка, — физически.

Он мягко рассмеялся.

— Физически? — Его взгляд скользнул по ее лицу. — Есть такая песня, Норин, — произнес затем Рамон нежно. — Она даже получила «Грэмми». Я не умею петь, но в ней говорится, что мужчина, если он действительно любит, видит в глазах любимой женщины своих нерожденных детей.

— Да, — пролепетала она в ответ, дрожа всем телом не столько от этих слов, сколько от того, как он их произнес.

— К стыду своему, я видел своих сыновей в твоих глазах с того самого дня, как встретил тебя на кухне в доме Кенсингтонов, — он перешел на шепот, заставивший ее покраснеть, — а я был женат. Какая же это пытка, так грешить и не уметь покаяться. — Он закрыл глаза. — Я расплачивался за этот грех и заставил расплачиваться тебя. Да и сейчас на нас висит это проклятие.