В моём сердце ты... (СИ) - Навьер Рита

Но он захлопнул за собой дверь прямо перед её носом.

– Что вы себе позволяете? – сухо и холодно спросила Елена Эдуардовна.

– Я хочу всё объяснить, – Андрей потряс телефоном. – И извиниться хочу.

– Что вы мне хотите объяснить? Что наш дружный коллектив придумал для злой начальницы забавное прозвище и за глаза вы все меня так называете? Мне это и так известно. Что вы не хотели, чтобы я узнала, что и вы, Андрей Викторович, так же меня зовёте? Я это тоже понимаю. Но я узнала, и теперь вам очень неловко. И это я понимаю. Ну а насчёт извинений… Ну извиняйтесь, если желаете. Только быстрее, пожалуйста, у меня сейчас совещание начнётся.

– Прости меня! Я знаю, что это выглядит мерзко, низко. Но всё не совсем так… Я знаю, что оскорбил тебя очень, но я не хотел. Правда, не хотел! Ты…

– Я верю, что не хотели, – ответила она равнодушно. – Извинения ваши приняты. Всё? Идите работайте. И давайте, пожалуйста, без панибратства. Всё-таки я ваш директор.

– Никуда я не пойду!

– Что значит – не пойду? Мне охрану позвать?

– Зови кого хочешь, но выслушай меня.

В дверь постучали и в кабинет бочком вошли двое: финансовый директор и административный.

Елена Эдуардовна поднялась из-за стола:

– Проходите. Сейчас дождёмся директора по персоналу, у неё важный разговор с Москвой, и начнём совещание. А вы, Андрей Викторович, свободны. Идите работайте.

Она даже не смотрела на него.

Андрей, тяжело ступая, покинул кабинет. Грудь сдавило стальными тисками, а в голове лихорадочно стучало: что делать? Как объяснить? Как достучаться до неё?

Ведь как ни крути – она тысячу раз права, не желая с ним разговаривать. Как она могла простить, если он сам себя простить не мог. И тем не менее сдаваться он не желал, пусть это и чистой воды эгоизм. Но её прощение требовалось ему как воздух.

Андрей поднялся в свой кабинет, рухнул в кресло тяжело, словно вмиг постарел на полсотни лет. Как только он вернулся, все в отделе замолкли, уткнулись в мониторы и лишь время от времени украдкой на него косились.

Неужто и впрямь решили, что он «крот»? Придурки. Впрочем, плевать. Эти их переживания и квохтанье казались ему сейчас настолько ничтожными, что об этом и думать нечего.

День тянулся, как назло, еле-еле, и когда, наконец, время подобралось к шести, коллеги, все четверо, не мешкая, умчались домой. Шум и суета во всей конторе постепенно стихали. Но Андрей выждал ещё минут двадцать, на всякий случай.

Поднялся на пятый этаж, прошёл через опустевшую приёмную и, негромко стукнув для приличия, заглянул в кабинет директора.

Елена Эдуардовна стояла у окна, но на стук обернулась, а когда он затворил за собой дверь, отошла к столу. Выглядела она усталой, но всё равно очень красивой.

– Что вам ещё?

– Я просто скажу, а ты послушай. Я знаю, что сильно виноват перед тобой. Это, в принципе, безотносительно к тебе, очень тупо и жестоко называть молодую, красивую женщину таким словом. Могу поклясться – в разговорах я тебя так не называл. Никогда. Даже раньше, когда был на тебя зол. А уж сейчас – тем более. А то, что в телефоне… ну это была просто кратковременная вспышка злости. Ну это как если какой-нибудь водила тебя подрежет или… окатит на переходе грязью, и ты ему вслед выругаешься. Понимаешь, выругаешься и забудешь. Вот и я забыл. Я же тебе не звонил никогда, я просто сам уже не помнил, что так написал, иначе бы… У меня самого был шок, когда заглянул в телефон и увидел… Я понимаю, что плюнул тебе в душу. И понимаю, что простить такое очень тяжело, но прошу, поверь, я меньше всего на свете хотел бы обидеть тебя.

Она стояла, скрестив руки на груди, и смотрела на него без злости, без обиды, без презрения. Смотрела даже не устало, а как-то совсем безучастно, будто терпеливо ждала, когда наконец он договорит и оставит её в покое. Она словно отгородилась от него невидимой и непроницаемой стеной. Андрей впал в отчаяние. Ну как, как пробиться сквозь эту стену? Как вернуть её настоящую?

– Ты даже не представляешь себе, как я к тебе отношусь. Да оттого, что тебе больно, мне вообще невыносимо… – он замолк и некоторое время как будто колебался, как будто долго не мог решиться, но всё же рискнул: – Мне кажется, я тебя люблю.

Опять повисла пауза. Он смотрел на неё во все глаза, замерев, – ведь душу сейчас открыл. Напряжённо ждал её ответ. А она ничуть не переменилась в лице. Всё с тем же безразличием произнесла:

– Мне жаль.

– Жаль? – растерянно переспросил.

– Да, мне правда жаль. Я ничего такого не хотела. Поэтому прошу вас, забудьте наше… маленькое приключение в Новосибирске. Для меня это был просто… способ скоротать вечер и не более. Скучно было… а тут вы подвернулись. Ну и…

Её слова, мягкие и вежливые, били наотмашь, выжигали в душе язвы. Сердце тяжёлым, громоздким камнем распирало грудь.

Андрей всматривался в её бесстрастное лицо, пытаясь найти хоть намёк той женщины, которая была с ним. Тщетно. Чужое лицо, холодные глаза.

На ум совершенно неуместно всплыла дурацкая поговорка «поматросили и бросили». Смешно. Точнее, было бы смешно, если б не было так тоскливо.

– Ясно, – усмехнулся он, пытаясь скрыть горечь, которая всё равно прорывалась. Актёр из него никудышний. – Потрахались и забыли?

Грубил он намеренно, из злости, но и это её не проняло.

– Получается, так.

Андрей развернулся и стремительно вышел из кабинета.

Если бы он вдруг вернулся, то увидел бы, как она, упав на кресло, заходится в беззвучном рыдании, глотая слёзы. Но он опрометью сбежал с лестницы, вылетел во двор, а пару минут спустя его опель, взревев, уже нёсся прочь.

Одному богу известно, скольких усилий стоило ей пережить минувшую неделю. Приходить в офис с бесстрастным лицом, разговаривать с людьми как ни в чём не бывало, работать. Хотя полноценной работой это сложно было назвать.

Подчас Елена Эдуардовна несколько раз перечитывала документ, чтобы уловить, о чём речь, и неоднократно ловила себя на том, что бессмысленно пялится в экран монитора, с трудом вникая в простейшие цифры какого-нибудь очередного отчёта. Приходилось постоянно себя одёргивать, чтобы сосредоточиться.

Привычные действия она ещё делала по инерции, а где требовалось хорошенько пораскинуть мозгами или, что ещё хуже, проявить творческий подход, – впадала в ступор.

Мысли неотвязно крутились вокруг Батурина. Никак не шёл он из головы. И время ничуть не притупляло боли, которая беспощадно сдавливала грудь.

Елена Эдуардовна сейчас как никогда ненавидела свою работу. От одной мысли, что он здесь, сердце рвалось. Но находиться дома, в одиночестве – ещё хуже. Тут она худо-бедно держалась, а дома, в одиночестве – хоть на стены лезь.

Встреч с Батуриным она избегала. Считала, что не видя его, она быстрее переживёт свою боль.

Лучше бы он уволился, даже думала она порой, но в то же время боялась этого. Потому что тосковала  нестерпимо. Каждую минуту. И эта тоска жестоко терзала и без того разбитое сердце.

Бесконечно вспоминались последние его слова: «Мне кажется, я тебя люблю». Именно над ними, а не над злосчастной «старухой», она лила слёзы ночами.

Иногда прокрадывалась малодушная мысль: может, зря она оттолкнула его. Может, стоило простить ему ошибку? Вдруг и правда то был сиюминутный порыв, единичный случай? Может, он и в самом деле не такой, как все они, и не думал так гадко про неё, и не называл так за глаза? Может, не стоило быть такой категоричной? Ведь самой же теперь очень плохо.

Но тут же сама себя стыдила: «Где твоё достоинство?! Где гордость? Вспомни, что бывало всякий раз, когда ты проявляла слабость».

Да и если уж честно, она, может, и дрогнула бы, и уступила, но Андрей прощения у неё больше не просил после того раза. И вообще никак не давал о себе знать.

Лишь под окнами красовался его родстер, и в программе учёта она видела, что он приходит на работу и уходит домой в положенное время.