Жила-была девочка, и звали ее Алёшка (СИ) - Танич Таня

— Я с тобой. Да, я с тобой, — глядя на его протянутую руку, я киваю без тени страха и сожалений. Теперь я точно знаю, что так же, как и Ярослав, когда-нибудь вернусь за тем, без кого даже вечность покажется мне неполной, и проведу его за собой. А пока…

Я улыбаюсь и медленно делаю шаг вперёд. Ведь невозможно устоять на месте, когда под солнцем так много крыш и новых окон под ними.

По улице бежал человек. На первый взгляд в этом не было ничего странного — на идеально ухоженных дорожках новомодных районов все чаще можно было увидеть желающих поддерживать себя в форме. Но человек не был ни спортсменом, ни успешным владельцем престижного жилья в высотных домах, расположенных неподалёку. Он бежал так быстро и отчаянно, что, казалось, сбегал и скрывался от чего-то, что ни за что на свете не должно было его настигнуть.

Он и сам не понимал, как оказался здесь. Не знал, как так вышло. Все эти годы он старался держаться подальше от места, которое стало для него местом преступления и предательства, из-за которого он потерял все, мгновенно выгорел изнутри и остался существовать полуживым, питаясь одной только яростью и злостью. Любые другие чувства стали ему недоступны — его настоящее, бьющееся в полную силу сердце навсегда осталось в груди той, которая была найдена здесь после нескольких дней кошмаров и полной неизвестности.

Он думал, что сойдёт с ума тогда. Он и хотел сойти с ума — от невозможности повлиять на происходящее, просчитать ее шаги и те места, в которых она могла скрыться от него. Опять. После того, как заверила, убедила в том, что все сложности позади и они обязательно будут счастливы — навсегда, навечно. После её ухода эти слова звучали для него как насмешка, впиваясь в мозг острыми иглами, каждую секунду тех бессонных ночей, пока продолжались поиски. Он поднял все свои связи, надавил на все возможные рычаги, чтобы ее начали искать сразу же, до истечения положенного для объявления в розыск срока, чтобы делали это самые лучшие. Чтобы они прочесали каждый сантиметр их квартала, примыкающих районов и, если потребуется, целого города.

Но больше, чем неизвестности, он боялся себя. Желание сдавить до хруста ее лживую голову или тонкую шею, было таким сильным, что он не мог себя контролировать, только метался по квартире из угла в угол, вымещая злость на случайных предметах. Единственным, к чему он боялся прикоснуться, была чашка с недопитым, покрывшимся пленкой чаем, которую она оставила перед уходом — и он не трогал её, не убирал со стола, не сдвигал даже на сантиметр. Он хотел сберечь целым хоть что-то из того, к чему она прикасалась недавно, хоть какой-то ощутимый след её пребывания здесь.

Только бы её нашли побыстрее. Тогда он схватит её с такой силой, что она не сможет ни говорить, ни шевелиться, и сделает так, что она пожалеет об этом предательстве, о новом побеге. Он заставит её вновь захотеть остаться рядом, сделает, все, что она скажет, если нужно — встанет на колени и признает, что был не прав, разрушив её прежнюю жизнь. Он сделает все, что она потребует, попросит, пожелает. Или убьёт её, если она не согласится с ним.

Только бы её нашли. Только бы эта пытка кончилась.

Вскоре желаемое сбылось, но лишь для того, чтобы вывести его на новый круг ада. Новости ворвались к нему с телефонным звонком, когда он потерял счёт времени — хотя, по факту не прошло и двух дней с момента её исчезновения. Глухой голос в трубке, тщательно и осторожно подбирая слова, позвал его на опознание. На территории приостановлений стройки, в противоположном конце города было найдено тело, до мелочей соответствующее заявленным приметам.

Причины смерти выясняются — самоубийство ли это, несчастный случай или умышленное убийство. Но уже сейчас все указывает на первое, хотя в заключении, во избежание ненужной огласки лучше написать «несчастный случай».

— Мне… жаль, Марк Викторович, — споткнувшись на этих словах, продолжил голос. — Если хотите, мы можем пока привести тело… в порядок. Нет необходимости вам приезжать прямо сейчас, разве что захотите побыстрее лично, так сказать… убедиться. Я не раз видел вашу жену с вами — и уже сейчас могу сказать, что это… Это она. К счастью, лицо почти не пострадало, так что сомнений быть не может. Приезжайте только, когда будете готовы. Мне очень жаль.

Вся злость, боль и отчаяние, которые бурлили в нем эти несколько дней, готовы были взорваться и выплеснуться в ответ на это треклятое «к счастью» — на мгновение ему захотелось стереть с лица земли того, кто мог в такие минуты допускать подобные нелепые оговорки. Но, на удивление, знакомые, рутинные понятия — «тело», «опознание», «расследование причин смерти» помогли сохранить спокойствие, больше напоминавшее оцепенение. Он не раз имел дело с подобным и знал, что ни в чем нельзя быть уверенным, пока не убедишься самостоятельно. Иначе кто-нибудь что-нибудь обязательно попутает и допустит ошибку. Ни на кого нельзя положиться, все приходится делать самому — это было основное правило в его работе, ему он не изменил, когда испытания коснулись его самого.

Однако в этот раз все происходило с безжалостной, выворачивающей наизнанку точностью. Ошибок не было ни в чем — это действительно была она, и её лицо почти не пострадало, в отличие от тела, которое эксперт из сочувствия не стал открывать, но он даже не заметил этого. Оглушённый и потрясённый он смотрел на неё, не в силах поверить даже не в то, что она мертва. Другое сразило его, на несколько мгновений выбив из реальности, заставив потерять связь с миром, от которого он никогда не убегал и не прятался. На ее губах, уже изменивших цвет, застыла улыбка — та самая улыбка, которую он часто видел по утрам, которую любил целовать, и которая всегда не давала ему покоя своей загадочностью. Когда она так улыбалась, он подозревал, что она задумывает какую-то новую проделку или хитрость — и вот теперь эта улыбка навсегда осталась на лице, которое, несмотря на отсутствие следов жизни на нем он захотел взять в ладони, прижаться к нему щекой, а после — трясти-трясти-трясти до тех пор, пока не выбьет из неё, даже мертвой, признание почему она так поступила.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Она все-таки обхитрила его — и ушла так далеко, где он не сможет её достать, оставив после себя лишь улыбку — умиротворенную или насмешливую, он не мог понять. Но именно эта улыбка часто снилась ему по ночам с тех пор, как он увидел её и возненавидел за то, что она сделала, со всей яростью и злостью, которые было способно вместить его неживое сердце.

Он не был больше собой, не был человеком. Его жизнь прекратилась в тот день, когда он увидел её на медицинском столе — в тот же самый миг умер и он. И это не ее тело было зарыто в землю и придавлено сверху тяжёлой могильной плитой — это он, мертвый лежал там, похороненный вместе с ней, так же, как и все человеческое, что было в нем.

На земле осталась лишь его тень, надетая на механический каркас, питавшаяся только яростью, которые вызывали в нем воспоминания о странной загадочной улыбке и невозможности ни стереть, ни понять её. Он не ходил на её могилу все пять лет, прошедшие с того самого дня. Это было глупо — зачем мертвецу ходить на кладбище, он и так носит его в себе, несмотря на то, что внешне все ещё напоминает человека. Только более механичного, жёсткого, лишенного даже небольших естественных слабостей, которые делают людей живыми и настоящими. Будучи всего лишь тенью, он только работал, работал, работал, черпая из этого энергию и силы — для того, чтобы поддерживать в себе ненависть, без которой не мог.

Ненависть нужна была ему больше, чем вода, воздух и пища. Она и была его водой, пищей и воздухом. Если он не сможет ненавидеть — он начнёт вспоминать, делать то, о чем она просила в их последний вечер, перемежая свои слова вероломной ложью о том, что они никогда не потеряют друг друга.