Джоджо Мойес - До встречи с тобой

— Ага. Да. Его не будет дома.

— Не будет?

Я инстинктивно испугалась при мысли, что мы с Уиллом останемся одни на всю ночь. Я боялась совершить еще одну роковую ошибку, поставив под угрозу здоровье Уилла.

— Может, мне позвонить миссис Трейнор?

Короткая пауза в трубке.

— Нет. Лучше не надо.

— Но…

— Послушай, Лу, он часто… часто куда-нибудь уходит, когда миссис Ти ночует в городе.

До меня дошло только через минуту или две.

— Ой!

— Хорошо, что ты останешься, вот и все. Если ты уверена, что Уилл выглядит лучше, я вернусь рано утром.

Бывают здоровые часы, а бывают часы больные, когда время еле тянется и глохнет, когда жизнь — настоящая жизнь бурлит где-то вдалеке. Я посмотрела телевизор, поела и прибралась на кухне, бесшумно передвигаясь по флигелю. Наконец я позволила себе вернуться в комнату Уилла.

Он пошевелился, когда я закрыла дверь, и приподнял голову.

— Сколько времени, Кларк? — Подушка слегка приглушала его слова.

— Четверть девятого.

Уилл уронил голову и переварил услышанное.

— Можно попить?

В нем больше не было резкости, не было злости. Казалось, болезнь наконец сделала его уязвимым. Я дала ему попить и включила прикроватную лампу. Затем присела на край кровати и пощупала его лоб, как, наверное, делала моя мать, когда я была ребенком. Лоб все еще был слишком теплым, но не шел ни в какое сравнение с тем, что было.

— У вас руки холодные.

— Вы уже жаловались.

— Правда? — похоже, искренне удивился он.

— Хотите супа?

— Нет.

— Вам удобно?

Я никогда не знала, насколько ему в действительности неудобно, но подозревала, что он делает хорошую мину при плохой игре.

— Хотелось бы перевернуться на другой бок. Просто перекатите меня. Сажать не надо.

Я перелезла через кровать и повернула его на другой бок, как можно осторожнее. От него больше не веяло зловещим жаром — только обычным теплом тела, согретого одеялом.

— Что-нибудь еще?

— Разве вам не пора домой?

— Все в порядке, — ответила я. — Я остаюсь.

На улице давно погасли последние отблески света. Снег за окном продолжал сыпаться. Отдельные снежинки купались в меланхоличном бледном золоте фонаря на крыльце. Мы сидели в безмятежной тишине и наблюдали за гипнотическим снегопадом.

— Можно задать вам вопрос? — наконец спросила я.

Его ладони лежали поверх простыни. Казалось странным, что они выглядят такими обыкновенными, такими сильными, — и все же совершенно бесполезны.

— Вряд ли я смогу вам помешать.

— Что случилось? — Я не переставала думать об отметинах на его запястьях. Это был единственный вопрос, который я не могла задать напрямую.

— Как я стал таким? — Уилл открыл один глаз.

Я кивнула, и он снова закрыл глаза.

— Мотоцикл. Чужой. Я был невинным пешеходом.

— Я думала, лыжи, или тарзанка, или что-нибудь в этом роде.

— Все так думают. У Бога хорошее чувство юмора. Я переходил дорогу у своего дома. Не этого дома, — уточнил он. — Моего лондонского дома.

Я взглянула на книги в шкафу. Среди романов — замусоленных томиков в бумажной обложке издательства «Пингвин букс» — встречались и книги по бизнесу: «Корпоративное право», «Поглощение», перечни незнакомых имен.

— И вам пришлось отказаться от работы?

— От работы, от квартиры, от развлечений, от прежней жизни… Кажется, вы знакомы с моей бывшей девушкой. — Пауза не смогла скрыть горечи. — Но мне, несомненно, следует быть благодарным, ведь в какой-то момент врачи не верили, что смогут сохранить мне жизнь.

— Вы это ненавидите? В смысле, жить здесь?

— Да.

— А вы когда-нибудь сможете вернуться в Лондон?

— В таком виде — нет.

— Но вам может стать лучше. То есть Натан говорит, что в лечении подобных травм добились большого прогресса.

Уилл снова закрыл глаза.

Я немного подождала и поправила подушку за его головой и одеяло на груди.

— Простите, если задаю слишком много вопросов. — Я села прямо. — Хотите, чтобы я ушла?

— Нет. Останьтесь еще. Поговорите со мной. — Уилл сглотнул. Его глаза снова открылись, и он поймал мой взгляд. Он выглядел невыносимо уставшим. — Расскажите мне что-нибудь хорошее.

Помедлив мгновение, я откинулась на подушки рядом с ним. Мы сидели почти в темноте и смотрели, как снежинки на мгновение вспыхивают в лучах света и исчезают во мраке ночи.

— Знаете… я просила папу о том же, — наконец откликнулась я. — Но если я расскажу вам, что он говорил в ответ, вы подумаете, будто я сумасшедшая.

— Еще более сумасшедшая, чем мне кажется?

— Если мне снился кошмар, или было грустно, или я чего-то боялась, он пел мне… — засмеялась я. — Ой… я не могу.

— Говорите.

— Он пел мне «Песню Абизьянки».

— Что?

— «Песню Абизьянки». Я думала, ее все знают.

— Поверьте, Кларк, — пробормотал он, — я впервые о ней слышу.

Я глубоко вдохнула, закрыла глаза и запела:

— Господи Иисусе.

Я вдохнула еще раз:

Последовало недолгое молчание.

— Вы сумасшедшая. Вся ваша семья сумасшедшая.

— Но это помогало.

— И вы ужасно поете. Надеюсь, ваш папа пел лучше.

— По-моему, вы хотели сказать: «Спасибо, мисс Кларк, за попытку меня развлечь».

— Полагаю, она ничуть не хуже психотерапевтической помощи, которую я получаю. Хорошо, Кларк, расскажите что-нибудь еще. Только не пойте.

— Гм… — Я немного поразмыслила. — Ну ладно… вы заметили на днях мои туфли?

— Трудно было не заметить.

— В общем, мама утверждает, что моя любовь к странной обуви началась в три года. Она купила мне бирюзовые резиновые сапожки, усыпанные блестками… Тогда это была большая редкость… Дети носили простые зеленые сапожки или красные, если повезет. И по ее словам, я носила их не снимая. Я ложилась в них в кровать, купалась, все лето ходила в них в детский сад. Эти блестящие сапожки и пчелиные колготки были моим любимым сочетанием.