Вика Милай - Re:мейк

– А почему ты вдруг решил летать?

– У меня же мама – стюардесса, – воскликнул он, теребя мои волосы. – Представляешь, Мари-нушка, я еще не родился, а уже летал. У меня не было выбора.

Так я слушала, слушала и уснула незаметно, в слепящем свечении счастья, словно в комнате горела сотня огней. Так и проснулась, когда хлопнула дверь. Родители ушли.

– Андрюша, – тихо позвала я, не открывая глаз, коснулась губами его виска. Не открывая глаз, прильнула к нему...

Зазвенел телефон. Как некстати! Я свесилась с постели, нашаривая сотовый на полу.

– Марина, ты дома? Я забегу через полчаса? – плачущим голосом проговорила Наташа.

– Может, позже?

– Ты не дома? Неужели на аэродроме? – удивилась она.

– Дома, – я старалась говорить как можно тише, но Андрей проснулся, посмотрел на часы и мгновенно вскочил.

– А чего ты не можешь? Дверь открыть?

– Дверь открыть могу, – покорно ответила я, в самом деле, пусть приходит. Теперь, когда Андрей встал, все равно.

– Хорошо, хорошо – обрадовалась Наташа. С кухни донеслось:

– Марина, покажи, где соль лежит.

Андрей в переднике готовил завтрак. Опершись о дверной косяк, я с умилением наблюдала, как он сосредоточенно нарезает хлеб, сыр, выкладывает масленку из холодильника. Думаю, что бы он ни делал тогда, все вызвало бы у меня восторг и умиление: читал бы газету, пил кофе или вовсе сидел на стуле нога на ногу.

– Яичница-глазунья, – сказал он. – Мое фирменное блюдо, приготовлю и побегу на работу. Начальство, как известно, не опаздывает, а задерживается, но меру тоже надо знать. Еще домой надо заехать, переодеться.

– Ко мне сейчас подруга зайдет, – говорила я, обнимая его, – ненадолго.

– Вот и отлично, позавтракаем вместе. Какие планы на вечер?

– Мы идем в кино. Забыл? – на ходу сочиняла я.

– Ну почему же сразу забыл? Все помню. Кино, потом кафе. Я освобожусь в шесть, – нашелся он.

– Давай на Гостинке встретимся, там Дом кино рядом. Всегда какой-нибудь неплохой фильм показывают.

Наташа появилась, когда Андрей раскладывал яичницу. Взбудораженная. С красными глазами.

– Прихожу домой, – всхлипывала она в дверях, – пахала весь день, пахала. А он говорит: «Почему ты холодильник не разморозила?» Инга сказала: «Такого папы нам не надо». А он назвал Ингу дебилом. А Инга ему в ботинок написала...

– Наташа, у меня гости, – смущенно прервала я, когда в прихожей появился Андрей. Перед ней, такой удрученною, мне неожиданно стало неловко за свое счастье, и это отравляло торжество.

– Знакомься, Наташа. Это – Андрей.

Он вышел в прихожую с лопаткой в руках и улыбнулся. Я с гордостью посмотрела на него, словно он, высокий, красивый и сияющий, – творение моих рук. Наташа повела себя странно, застыла без движения и вдруг порывисто отшатнулась от него к двери, словно ее сбила набежавшая волна. Я ухватила край не то длинной блузы, не то короткого платья, похожего на автомобильный чехол:

– Наташа, подожди, ты куда? Пошли с нами завтракать.

Она мелко затрясла головой.

– Идем, идем, – уговаривала я, вталкивая ее на кухню.

За столом она не вымолвила ни слова, затравленно глядела на Андрея. Стараясь сгладить неловкость, я говорила без остановки и поймала себя на мысли, что добавляю, совсем как мама: «Правда, Андрюша?

Помнишь, Андрюша?» Наташа меня потрясла: неожиданно встала, острая и прямая, как весло:

– Мне надо домой! Я потом! Я как-нибудь зайду, – выдохнула она и вышла.

Мы с Андреем переглянулись.

– Экзальтированная особа, ничего не скажешь, – вздохнула я. – Зачем приходила? Не обращай внимания, она всегда была немного странная.

– Нормальная девушка, – пожал плечами Андрей. – По-моему, просто в семье проблемы. Это бывает.

– Демоническая женщина, – позже прокомментировала Ольга, заливаясь циничным смехом. – Она же мужиков нормальных боится. Ты что, не поняла? Живет с какими-то чмошниками. Хотела бы я глянуть, хоть одним глазком, как она с ними спит.

Мы познакомились с Наташей в магазине. В Ивангороде. Она приехала к друзьям на дачу и заблудилась. Без возраста, маленькая, худая, как высушенный уж, она путалась в длинном пятнистом сарафане, когда шла. На лбу была повязана красная шерстяная нить. Пока я выводила ее к остановке, она тараторила о таком, что и близким друзьям не всегда расскажешь. Я даже вслушиваться боялась. В коконе того фантастического бреда я не могла отделить правды от вымысла. Наташа торопливо записала мой телефон и через неделю позвонила.

Она знала три иностранных языка, играла на флейте и вязала крючком шерстяные шедевры, неприменимые в обыденной жизни: полосатый колчан для стрел или попонку на сомалийского ослика. Наташа приходила на помощь по первому зову. К ней тянулись люди с трудной судьбой. Брали в долг и всегда без отдачи.

Я позвонила ей пару раз днем, но она не брала трубку. Можно ли упрекнуть меня за то, что я забыла о Наташе и ее бегстве спустя несколько часов? Жизнь моя вращалась двести сорок семь дней вокруг Андрея, его слов и дел. Когда корабль наш стремительно пошел на дно, меня затянуло в широкую воронку обиды и недомолвок, я и не вспомнила об этом странном случае, только позже, когда уже что-то исправить и изменить было невозможно.

Я провожала его в прихожей, целовала на прощание и уже скучала по нему, едва дверь закрывалась, и многократным эхом звенели длинные тени на полу, солнечные блики в окнах: «До вечера, милая. Милая». Я кружилась перед зеркалом под музыку, я замирала, вспоминая какую-нибудь его фразу или жест. Я была абсолютно счастлива. Не знаю, куда уж больше?

Андрей часто летал во сне. Один и тот же сон, как он, человек-самолет, летит и летит сквозь пустынную синь.

«Мои руки, мои кисти – это мои элероны, только приближаюсь к земле, двигаю ими и ухожу в набор, – однажды утром рассказал Андрей. Он крутил головой по сторонам, показывая, как искал крылья за спиной. – А главное, я никогда не вижу своих крыльев – оглядываюсь, пытаюсь их увидеть, а вижу только свое тело».

Говорят, самое скучное в жизни – чужие сны и чужой блуд. Может, и так, когда сны чужие, как фотоальбомы, навязанные в гостях, смотришь и ждешь, подавляя зевоту, кончатся они наконец? А если это сны любимого человека, ты слушаешь, затаив дыхание, в надежде, что промелькнешь в его снах, в его ночной жизни зашифрованной белой чайкой. Но он был один, совсем один. И я зябла от рассказов о ночных полетах и чувствовала, как неохотно он впускает меня в свою жизнь, как становится замкнут, едва заходит речь о его прошлом, об ушедшей от него жене.

Месяц назад мы переехали к Андрею. На Фонтанку. Неуютная, нескладная квартира с пыльными вытянутыми окнами, в которых скучало мутное солнце, с ванной посреди кухни и потолками настолько высокими и надменными, что, когда я разглядывала лепнину на них, кружилась голова.