Ева Модиньяни - Невеста насилия

Марк угадывал под строгой одеждой стройное, гибкое тело, которым восхищался давно, точнее десять лет назад, когда она была блестящей сорокалетней женщиной на вершине успеха. В то время многие мужчины, от самых влиятельных до самых неизвестных, в том числе и он, были готовы на все, лишь бы забраться к ней под одеяло. Но говорили, что она разделяет постель с единственным счастливцем, — с своим ничем не примечательным мужем. Марк с удивлением обнаружил, что и теперь, по прошествии стольких лет, она была для него все такой же желанной. Кровь бросилась ему в лицо и запульсировала в висках. Ее присутствие, эти неповторимые глаза с золотистыми искрами, легкий шелест одежды, источавшей нежный аромат лаванды и женского тела, возбуждали его, сводили с ума. Он несколько раз безуспешно пытался начать разговор.

Монахиня понимающе улыбнулась. Ее жесты, взгляд, улыбка не вязались с образом затворницы. Ни ее облачение, ни обстановка, ни возраст не могли ввести в заблуждение — в ней чувствовалась все та же волевая, сильная и одновременно обаятельная женщина.

— Что вам угодно, синьор Фосетт? — она взяла инициативу в свои руки.

— Разве вы не знаете? — ответил он вопросом на вопрос.

— Я ждала чего-то более оригинального и благородного, чем надоевшее бесцеремонное вторжение в личную жизнь женщины, избравшей по доброй воле размышление, молитву и тишину. А вам, конечно, нужна шумиха, сенсация. — Щеки ее порозовели, в глазах сверкнул гнев, придавший ей еще большее очарованье.

— Вы правы, — признал Марк. — Не буду спорить, — ему удалось наконец справиться с волнением. — Вы прекрасно знаете, что я могу возразить, но учтите, я не просто репортер-свидетель. Да, моя профессия накладывает на меня определенные обязательства, синьора Карр, — добавил он уже уверенным голосом.

— Эти стены и мое монашеское облачение обязывают вас к почтительности, — нетерпеливо прервала она.

— У меня единственное обязательство — работать на моих читателей, они имеют право на информацию, а там уж сами разберутся, что им интересно, а что — нет.

— «Профессия — цинизм». Отличное название для статьи! — ледяным тоном заметила она.

— Если вам доставляет удовольствие, не стесняйтесь, приклеивайте ярлыки и дальше.

Взаимные колкости Марку вернули спокойствие, а в монахине пробудили поистине царственное достоинство.

— Я полагаю, что было бы лучше, если вы сбросили бы маску, — закончил Марк.

— Не хотите ли вы сказать, что монашеское облачение скрывает мои истинные намерения? — она притворно удивилась.

— Я хочу сказать, что нет одежды, способной замаскировать ваши исключительные достоинства. Вы — опытный адвокат, синьора Карр, умелый и целеустремленный политик.

— Я всего-навсего скромная монахиня, — настаивала она, хотя вовсе не напоминала смиренную служительницу господню.

— Я располагаю достаточным количеством деталей, чтобы восстановить все события, — возразил Марк напористо. — Вы росли в семье Фрэнка Лателлы, главы «Коза ностры». Он один из самых авторитетных боссов организованной преступности.

— Никому не удавалось представить против него улики. Никогда.

— Это лишь говорит о его находчивости и осторожности, но не опровергает причастности к преступлениям. Да и вас саму могли бы обвинить в принадлежности к мафии…

— Это все — слова, — не признала она обвинение, поглаживая крупные сверкающие кругляшки четок.

— Слова или не слова, а статья будет сенсационной! — продолжил Марк твердо. — С вашей помощью или без нее. Я предоставляю вам возможность изложить свою версию фактов и гарантирую полную объективность.

— Я по своей воле ушла в монастырь, потому что всей душой жажду покоя. Это вовсе не значит, что я жертва мистического экстаза, — она доверительно понизила голос до заговорщического шепота. — Я прекрасно чувствую себя в роли монахини, хотя, надев рясу, не избавилась от обуревающих меня сомнений. Признаюсь откровенно, если бы у меня был выбор, я бы наверняка предпочла веру. Даже здесь можно пересчитать на пальцах тех, кто верит по-настоящему искренне, безоговорочно. Вера, синьор Фосетт, — дар избранных, высшее благо, освобождающее нас от всякого рода рабства. Как видите, не так уж просто верить, но по крайней мере в этих стенах я обрела покой.

— Синьора Карр, — простите, что я упорно продолжаю вас так называть, — сдается мне, что вы не до конца откровенны, — он взглянул на нее. — Эта рука, поглаживающая четки, вероятно, стреляла. И может быть, выстрелит снова.

— Вы правильно сказали «может быть». «Обо мне можно сказать что угодно, но ничего нельзя доказать», — процитировала монахиня вполголоса, выдержав взгляд журналиста.

— Елизавета Тюдор, королева Англии, — уточнил Марк.

— Браво, — похвалила она.

— Вы наверняка помните, что Елизавета сказала также: «Я знаю, что в моем хрупком на вид женском теле кроется стальное королевское сердце». — И продолжил, поддразнивая: — А вы, синьора Карр, как обошлись со своим стальным сердцем?

— Если ваша репутация заслуженна, вы узнаете об этом. Я долго колебалась, прежде чем принять вас. Теперь я решила рассказать вам все.

Марк постарался сдержать эмоции. Он уже предвкушал удачу.

— Вы расскажете мне всю правду?

— Мою правду. Можете опубликовать ее, если хотите, только вряд ли кто-нибудь поверит. А теперь ступайте, синьор Фосетт. Я устала.

Журналист неуверенно поднялся. Эта женщина не пробуждала в нем больше желания. Ее значительность, царственная осанка внушали ему лишь восхищенный трепет.

— Когда вы позволите мне прийти?

— Завтра. А теперь прощайте. — Она протянула ему руку.

Марк сделал то, чего сам от себя не ожидал, — медленно поднес к губам эту матовую, слегка пахнущую жасмином руку и поцеловал. Она резко отдернула руку, словно его жест был греховен.

— Ступайте, синьор Фосетт, — сухо произнесла она.

Марк снова окунулся в теплый воздух солнечного сицилийского дня. Он взглянул на небо и глубоко вздохнул. У него приятно кружилась голова, как в детстве после катания на карусели в парке, но он испытывал и нечто большее — чувственное волнение первого поцелуя, первой любовной ласки. Эта таинственная, соблазнительная женщина, с которой он только что расстался, занимала все его мысли, волновала воображение. Она стояла у него перед глазами.

Нэнси поставила подпись на последнем письме, захлопнула папку с корреспонденцией и протянула ее Мэри. Она стояла у письменного стола светлого орехового дерева, на который весеннее солнце, проникавшее через огромное, во всю стену, окно, бросало веселые золотистые блики.