Сюзан Фрейзер - Дежавю

Итак, каждую ночь я лежала, не смыкая глаз, и думала о том, что нам предпринять. Мы должны были бы продать наши апартаменты в Сиднее, машину и гараж. Я наконец-то отделалась бы от этого старого дурацкого дивана, отправила на помойку весь хлам из гаража; может быть, даже разобрала старую одежду Марка, пока его не будет дома. Пришло время ему надевать свои ковбойские сапоги, чтобы отправляться в путь, а мне пора было увольняться со своей работы. Да, я даже уволюсь с работы! Сейчас это решение совсем не казалось мне таким тяжелым. Мне никогда не нравилось работать в сфере права, приходить в суд, притаскивая с собой тяжеленные папки или прикатывая тележку с различными бумагами, стоять перед судьей с выскакивающим из груди от волнения сердцем и кивать, отвечая на вопросы: «Да, ваша честь, три полные коробки, ваша честь».

Я помню, как однажды ночью, когда мы легли в постель, я не давала Марку заснуть; я хотела не переставая говорить о будущем переезде.

— Tu es comme Perrette, et le pot au lait (Ты как Перетта, с кувшином молока), — простонал он, зарываясь головой в подушку. — Дай мне поспать!

Марк часто сравнивает меня с Переттой, с девицей из известной французской нравоучительной истории. Однажды Перетта якобы пошла на рынок, чтобы продать кувшин молока. По дороге она стала мечтать о том, что сможет купить на вырученные деньги. И в результате, замечтавшись, уронила кувшин. Бедная девочка! По крайней мере, ей никто не мешал мечтать.

Марк считает, что я не поняла смысла этой истории. Но разве не интересно мечтать и строить планы?

И вот на следующий год мы переехали в этот старый каменный дом в Лерма, в глухую провинцию на юго-западе Франции. Действительно, прочь от всех! Этот дом обошелся нам почти даром, чему мы очень радовались. Само собой, здание требовало немалых вложений. Нужно было провести воду, электричество, залатать крышу. Но это все обещало стать таким занимательным занятием! Я устроилась бы работать преподавателем, а Марк полностью занялся бы домом. По сравнению с работой в суде преподавание просто отдых. Я смогу делать это даже стоя на голове, смеялась я. Конечно, все это далось бы нам не так легко, но все же сулило интересную жизнь.

Увы, тогда у нас не было магического шара, чтобы увидеть будущее, и мы не знали, чем все обернется.

Да, в наше первое лето в Лерма мы были счастливы. Мы катались на велосипедах вниз, к реке, в деревню Кастельфрейн, которая располагалась примерно в десяти километрах от нас, туда, где встречаются реки Верт и Лот. Хрустально чистая вода шуршала и пенилась у наших босых ног, когда мы шли по гладким плоским камешкам на берегу.

Мы ездили по старому каменному мосту через реку Верт, на каменных перилах которого сидели местные рыбаки, словно чайки на пристани в ожидании рыбы, чтобы поприветствовать и поговорить с нами. Они кричали: «Étrangers (иностранцы)». Мы проезжали мимо старой водяной мельницы с давно заколоченными ставнями, мимо маленького железнодорожного полотна местного значения, теперь заросшего лавандой и кустами розмарина, жгучий аромат которого преследовал нас до самой реки.

Оставшись только в купальных костюмах, мы шли босиком по травянистому берегу, под тенью плакучих ив, вверх по течению к плотине, где бешено бурлил поток. А там, смеясь и крича от радости, мы ныряли в воду.

Лежа на спине и раскинув руки, словно Христос на распятии, мы смотрели на небо и полностью отдавались во власть быстрого течения, которое несло нас к новому, большому и современному железному мосту через реку Лот. Мы втроем проплывали в его тени, словно дети: Марк, Чарли и я. И никого, кроме нас, будто не существовало, хотя по берегам отдыхали и загорали группы людей, чьи французские собаки с остервенением лаяли на нас. Мы были австралийцами, отважными австралийцами, смело бросавшимися в эти жемчужные воды, словно в кипяток, в который страшно сунуть даже палец.

Вот так мне нравится рассказывать об этом — эта река была нашей, потому что мы были большими, крепкими австралийцами, плавающими как сам Ян Торп [2], который смог бы проплыть против течения.

— Как лосось, — смеялся Чарли. — Розовый лосось.

Мы отправили Чарли учиться в маленькую местную школу, примерно в десяти километрах от города. Снаружи школа выглядела довольно сурово: уродливое здание из серого кирпича, построенное в семидесятых годах двадцатого века, с заасфальтированным школьным двором, Я представляла себе что-то более романтичное, возможно бывший монастырь, где в классах были бы высокие сводчатые потолки, с окнами, выходящими на бескрайние пастбища с сочной травой, и огромными фиговыми деревьями вдалеке. Я представляла себе пару гнедых лошадей у школьного забора, Дети каждый день кормили бы их яблоками и катались без седла после уроков…

Но лошадей здесь не было и в помине.

Я знала, что это будет самой сложной частью нашего переезда. Да, Чарли говорит по-французски, но не может читать и писать. Да и потом, он вообще другой. Он — австралиец, то есть иностранец, несмотря на то, что его отец — француз.

Начало учебного года здесь совпадает с тем сумасшедшим периодом, когда все французы возвращаются из летних отпусков. В это время интенсивность дорожного движения по всем дорогам определена красным цветом, а все трассы и прилегающие к ним дороги забиты мини-вэнами, легковушками с багажниками на крыше и с прицепами. В общем, наступил тот день сентября, когда начинается новый учебный год. Когда я села за стол, наблюдая, как Марк макает свой рогалик в кофе, а Чарли уплетает хлопья, мне в голову вдруг пришла мысль о том, что с этого дня мой сын будет питаться в школьной столовой, причем каждый день. А ведь я забыла предупредить его о коровьем бешенстве.

— Чарли, не важно, насколько ты голоден, но не ешь говядину, du bœuf, ты понял? Или телятину, которая называется du veau, хорошо? Или макароны по-флотски. И мясо по-татарски тоже, потому что оно, как правило, сырое…

— Но я люблю макароны по-флотски!

Марк посмотрел на меня так, словно я сама была коровой, страдающей от бешенства:

— Энни, s'il vous piaît! La vache folle, c'est fini! (Пожалуйста! Коровье бешенство закончилось!)

— А вот и нет, Марк, эпидемия совсем не закончилась! Просто французское правительство и производители мяса хотят, чтобы все в это поверили. Они как охотники!

Рогалик Марка с плеском шлепнулся в его кружку, разбрызгав кофе по столу.

— Охотники?..

Я потянулась за багетом и «Веджемайтом». На всякий случай я сделаю Чарли наш бутерброд.

— Да. Охотничий союз настолько силен, что правительство не способно даже принять закон, запрещающий охоту во Франции… И такая же ситуация с производителями мяса и коровьим бешенством!