Сандра Мэй - Ничего личного

— Арабелла — скаковая лошадь? И такая…

— Ей двадцать пять лет. По людским меркам она совсем старушка, моя рыжая девочка. А когда мой отец брал на ней Первый приз в Милуоки, она больше напоминала пламя. — Или комету.

— Ширли, ты с детства с лошадьми?

— С рождения. Отец тайком уносил меня из детской с самых первых дней и клал на спину лошади. Мама его страшно ругала, — а он все равно делал. Я читать научилась гораздо позже, чем брать препятствия.

— Здорово… А мама чем занималась?

— Да тем же самым. Только в конкуре, выездкой. Мы — семья лошадников. Все мои братья жокеи, сестра старшая — тренер. Только Джош сплоховал, торгует лесом. Но душа у него наша, лошадиная. Мы с ним и познакомились на скачках.

Белинда задумчиво произнесла:

— Прямо, как в сказке… Встретил Король леса юную наездницу и сделал ее своей королевой…

Ширли прыснула, как девчонка.

— Ну, ты даешь, Белинда! Да это я была королевой, а Джош только-только сколачивал свой капитал. Десять лет назад он еще не был миллионером — просто работал больше и лучше других.

— А ты…

— А я владею практически всеми лучшими конюшнями в Штатах, племенными табунами в Айдахо и тремя питомниками в Англии. Причем капитал это семейный, так что Джошу еще пришлось попотеть, чтобы доказать папе свою состоятельность.

— Десять лет назад… Господи, сколько же тебе было?

— Да почти столько, сколько тебе сейчас. Тридцать пять. Что смотришь?

— Ширли, я не думала…

— Что я старая перечница? Не смущайся. Жокеи всегда хрупкие и мелкие, а маленькая собака — до старости щенок. Потом: я ведь триста пятьдесят дней в году в седле, либо на ипподроме, либо на пастбище, либо на ранчо. Свежий воздух, хорошая пища, родниковая вода. Кстати, о твоем возрасте тоже трудно догадаться. Такая кожа — роскошь даже для выпускниц колледжа. Ну, а что у тебя с Мэтом?

Белинда опустила голову. Ширли ей нравилась, очень нравилась. Действительно, Джош прав — она свойская. Но разве можно советоваться о таком с практически незнакомым человеком…

Она подняла голову, отбросила упавшие на глаза волосы и сердито выпалила:

— Я не знаю, Ширли. Я не знаю — потому, что я проклятая старая дева, я вообще ничего не знаю о том, как мужчина и женщина… как они… как у них… Ничего! Я все пропустила, а теперь уже поздно учиться и спрашивать, потому, что это глупо, в наши-то дни…

Ширли перебила ее странно задумчивым и негромким голосом, глядя под копыта Чаки.

— Я росла на конюшне, среди ковбоев. Но я была дочкой старого Маклеода, и ко мне никто не смел подойти. А потом были скачки, много скачек. Лошади. Я никогда никого не любила так, как лошадей. Никому не верила так, как им. Джош был моим первым, девочка. И последним. И я ни разу не пожалела об этом, хотя он толстый, краснорожий, шумный и любит пиво, от которого лошади звереют. Зато он добрый и любит меня. И мне с ним хорошо. Кто, скажи, мог мне подсказать, что мне будет так хорошо с толстым, горластым, краснорожим техасцем, который на двадцать лет старше меня? Послушай свое сердце, Белинда. Больше никого не слушай. И не думай долго. Решила — иди. А человек он хороший, Мэтью. Одинокий очень. И вроде тебя — понятия не имеет, что ему делать с собственным сердцем.

— Ширли, ты думаешь…

Ширли Белью, урожденная Маклеод, широко улыбнулась и вонзила пятки в крутые бока своего жеребца.

— А тут и думать нечего. Все ведь видно невооруженным глазом, дурочка-а-а…

Дни, проведенные на ранчо Джоша и Ширли, были самыми счастливыми в жизни Белинды и Мэтью.

Они ни на секунду не пожалели, что переехали из Большого Дома, хотя комфорта там было несравненно больше. Зато здесь было душевнее.

По утрам все четверо завтракали под открытым небом, а потом Ширли шла в кораль заниматься выездкой, а остальные любовались ее хрупкой, но такой уверенной фигуркой и мастерством, с которым она укрощала даже самых строптивых коней.

Затем наступал черед урокам верховой езды для Мэта и Белинды. К удивлению всех, кроме Ширли, Белинда явно обгоняла своего босса в мастерстве. Мэт все еще держался немного скованно, явно побаиваясь четвероногих партнеров, зато Белинда освоилась полностью.

Честно говоря, она совершенно искренне считала лошадей не только равными, но и гораздо более умными, а потому общалась с ними точно так же, как общалась бы с людьми. Разговаривала, просила прощения за неловкость, шептала секреты на ухо… Джош посмеивался, Мэт недоверчиво и с некоторой завистью хмыкал, а Ширли — Ширли загадочно молчала и смотрела украдкой на Мэта.

Потом они отправлялись на прогулки, благодаря лошадям ставшие дальними и очень интересными. И лишь вечером, уставшие и заметно загоревшие, они появлялись на торжественном ужине.

И все это время Мэтью был рядом с Белиндой. Они расставались только на ночь, а все остальное время проводили вместе. Разговаривали — или молчали, но никогда молчание не было им в тягость, а разговоры не надоедали.

Белинда нынешняя очень удивилась бы, скажи ей кто-нибудь, что она еще неделю назад была стеснительной и близорукой дылдой в кошмарных очках. Она просто не вспоминала то время — и все. Кстати, очки благополучно канули на дно злополучного обрыва, и ей пришлось обходиться без них. Буквально на следующий день она почувствовала улучшение, а к вечеру субботы, когда должен был состояться заключительный Большой Бал, и вовсе не вспоминала об очках.

На этот вечер она приберегла бордовое платье, пышное и роскошное, действительно напоминавшее о Франции, правда, времен не салонных, а, скорее, средневековых. Поскольку в таком платье невозможно было ехать верхом, Джош вызвался отвезти всех на «хаммере».

Ширли напоминала гибкую сине-зеленую змейку в своем облегающем, блестящем и переливающемся платье. Высокие каблуки она не носила из-за старого перелома лодыжки, но и изящные синие туфельки без каблуков очень шли ей.

Джош Белью, верный своим принципам, натянул фрак, но отринул галстук и щеголял с распахнутым воротом накрахмаленной сорочки. На могучей волосатой груди виднелся золотой медальон, в котором лежал черный локон Ширли.

Мэтью Карлайл, посвежевший и помолодевший, за эти несколько дней, выглядел безупречно. Идеально сшитый фрак, кипенная белизна сорочки, крахмальная бабочка, платиновые запонки — он был самым красивым кавалером этой вечеринки.

Белинда чуть задержалась и сошла в большой холл, когда все уже собрались и прогуливались по залу, цедя шампанское и вымученные комплименты друг другу. Когда она появилась на самом верху широкой дубовой лестницы, раздалось одобрительное гудение, и Мэтью Карлайл обернулся. Лицо его просияло, вмиг утратив свою обычную бесстрастность, он шагнул к лестнице и с легким поклоном протянул Белинде руку.