Мария Нуровская - Другой жизни не будет

Михал пришел второй раз в этот же день. Покрутился по квартире.

— Что, с женой поругался?

— Да ей всего не хватает. Бабка Дюбкова хорошо про таких говорила: срет выше своей задницы.

Ему вдруг пришло в голову, что с возвращением Ванды появятся и ее родственники. Михал, как бы читая его мысли, изрек:

— Надо бы разослать сообщения.

— Это уже в конце сделаем.

— Можем не успеть.

— На плохие вести всегда есть время.

До вечера все не клеилось.

Отказался от прогулки, правда, шел дождь, но еще неделю назад он бы все равно отправился на улицу. Уставился в телевизор, выключил. Сел в кресло. Слезы подступали к горлу. Он позволили себе распуститься. Часто теперь плакал. В самые неожиданные моменты какие-то железы вырабатывали эту соленую воду. Сначала в нем просыпалось сопротивление, срабатывал код, не позволяющий мужчине плакать. Потом перестал обращать на него внимание. В прошлом нечто подобное с ним случилось только один раз. Было это после визита дочки Зигмунда, Катажины, в город С.

— Ты ведь знаешь моего отца, — говорила она, умоляюще глядя в его глаза, — он бы не предал.

Катажина не понимала, что он не мог помочь. После ее отъезда Ванда застала его в кухне, плачущего, как ребенок.

Ее лицо было испуганным.

— Что же с нами будет, Стефан? — спросила она дрожащим голосом. — Ведь он же не виновен.

— Невиновных нет, — ответил он, больше себе, чем ей.

Полез за тетрадью, в которой Ванда описала визит в Варшаву.

„В доме полно дел, со всем нужно управляться, никто мне не поможет. Когда рубашки Стефану глажу, с утюгом до тех пор сражаюсь, пока каждая складочка ровненькой не станет. Разве ж кто чужой вкладывал бы так душу? Приятно, когда муж ухоженный, даже и стричь его сама стала, потому что парикмахерша слишком высоко затылок выстригает. Теперь женская рука на нем во всем видна, даже дядя его заметил это. На нашей свадьбе не был, может, занят слишком, а может, из-за матери Стефана. Он ведь брат ей родной, а она такой крик подняла из-за того, что Стефан берет меня в жены. Но потом дядя пригласил нас в Варшаву. Вот мы и поехали. У меня от всего этого живот разболелся, какое я впечатление произведу?

Всю дорогу, вместо того чтобы на диванах в первом классе отдыхать, в клозете просидела. И чем дальше, тем хуже становится. Как же, думаю, это будет, входим, а я тут же про туалет должна спрашивать, стыдно ведь. Говорю Стефану, дескать, подождать надо, пока живот успокоится, но он слышать не хотел. К родственникам едешь. Для него родственники, а меня будут со всех сторон рассматривать. Может, удивляться, что это Стефан во мне нашел. Ну, вот уж и приехали, стоим перед дверьми такого шикарного дома около парка, что Лазенками называют. Дядя сам открыл. Глаза в морщинах, добрые, не такие, как у свекрови, хотя по цвету и похожи. Ну, говорит, я тебе не удивляюсь, из-за нее можно голову потерять. И мне на плечи руки кладет и в комнату провожает. А там так красиво. На стене картина с конем, а под окном пальма, как дерево. Такой я еще никогда не видела, хотя наша на работе тоже не маленькая. Они со Стефаном по рюмочке, разговаривают. А я все гляжу по сторонам. Тебе, Ванда, скучно, наверное, спрашивает, вот придет Каська, вы с ней поболтаете. Знаешь, когда такие, как мы со Стефаном, встречаются, то выдержать невозможно. А я отвечаю, да нет, дескать, я в курсе того, о чем они разговаривают. Дядя головой кивает, и я вижу, что ему мой ответ понравился. Так, говорит он, дети мои, может, и не все идет, как нужно, но мы строим новую Польшу и никто у нас этого не отберет“.

Не мог помочь, но мог позвонить. Достаточно было заказать междугородный. Не сделал этого. Трудно объяснить. Трусом не был. Во время войны подвергался опасности, жизнью рисковал. Каждое боевое задание было, как свидание с таинственной незнакомкой.

Женщины были для него тогда неразгаданной тайной: их движения, голос, запах. Он следил за ними глазами, не осмеливаясь приблизиться. Как-то вошел в квартиру, где его ждал связной. Когда раздевался в прихожей, услышал звук, заставивший его застыть с плащом в руках. Это был женский смех. Его проводили в комнату, и тогда он впервые увидел Весю. Это она так смеялась.

С Вандой они походили на пару ботинок. Он с одной ноги, она — с другой. Могли даже не разговаривать. Достаточно было одного взгляда. В тот вечер, когда они напились вместе… Раздев догола, он обливал ее шампанским. На какой-то миг пена покрыла волосы на лоне, и они заблестели мелкими пузырьками. Он водил губами по ее телу, спускаясь все ниже и ниже, пока голова не оказалась между ног Ванды. Язык его входил в нее все глубже, ощущая вкус шампанского, который перемешивался с вкусом женщины. Она сжимала ноги все сильнее, но это его только подогревало. Впиваясь в мякоть, он продирался языком, чувствуя, как до боли возрастает желание. Ванда сопротивлялась, просила шепотом о чем-то, но он не выпускал ее из своих объятий. Наконец тело Ванды дернулось от напряжения, голова откинулась назад, бедра неподвижно застыли, и она со вздохом опрокинулась на спину. Ее стон, вырвавшийся из глубины, был для него наивысшим наслаждением.

Ванда была создана для любви, не каждая женщина могла бы похвастаться этим. Их близость была прекрасна. Все великолепно. Этот мужик из Америки, что он мог знать. Механик по автомобилям, примитив. Она его ввела в заблуждение. Может, забыла уже все после стольких лет. А вот он не забыл…

Михал появился снова в четверг вечером. Не раздеваясь, как был в верхней одежде, втиснулся в кресло.

— Послезавтра гостей встречаем. Двоих утомленных путешественников.

— Осторожнее в выражениях, о матери говоришь.

— Мать ребенка не бросает.

Он почувствовал себя абсолютно беспомощным. В этот момент ничего не мог Михалу объяснять. Ведь все эти годы сын не требовал объяснений, ни разу не появлялось в их разговорах имя Ванды, даже когда начали приходить посылки из Америки. Теперь оба они были связаны одним обязательством: похоронить ее тело в семейном склепе на Брудной.

— А если профессоришко будет интересоваться тем, сем? Если спросит, к примеру, как отец в свое время краски на фасад наводил, лакировочку-полировочку делал, что отвечать будешь?

— Не занимался я этим.

— Ага, — усмехнулся с сарказмом Михал. — Ведь не сам процесс иногда важен, а место, где он происходит.

— Я таких полномочий не имел.

— Но компашка-то одна была, а?

Кровь ударила ему в голову.

— На самом-то деле это ты должен объяснить, что вы со страной натворили. Мы шли медленно, шаг за шагом, но каждый шаг был вперед. А вы лбом стены прошибаете, шею ломаете.