Хочу тебя, девочка (СИ) - Борн Амелия

— Хорошо, Камиль Назарович, — ответила секретарша, и я, кратко обговорив некоторые инструкции и уведомив, что меня не будет пару дней, отправился домой, чтобы наскоро собраться и отправляться за Елизаветой Андреевной.       

А следом — к Марине.

Я тупо смотрела на тест в своих руках.

Мелкая дрожь перешла в настоящую трясучку. Тест выпал из рук, прокатился по полу, а я все никак не могла оторвать от него глаз. Это неправда! Неправда!

Порывисто подскочив, я с остервенением наступила на то, что сейчас казалось источником всех моих проблем. Зло топтала несчастный тест, находясь на грани истерики. Хотелось растерзать его до такой степени, чтобы мне удалось убедить себя, что этого никогда и не было. 

— Ну хватит! Хватит! — ворвался в сознание голос Пьера.

Друг аккуратно встряхнул меня, заставляя сосредоточиться на его лице. Я отчаянно вцепилась в его руки, впившись ногтями так, что, должно быть, ему сделалось больно. Но он ни единым движением не дал этого понять и я была ему благодарна.

— За что? — просипела беспомощно. А затем повторила, уже громче, со всей накатившей внезапно яростью:

— За чтоооооо?!

— Тише, тише… — Пьеру каким-то образом удалось разжать мои одеревеневшие пальцы и прижать меня к себе. Я слушала, как стучит в его груди сердце и… вдруг со всей отчетливостью поняла — внутри меня находится живое существо, в котором тоже скоро будет биться сердце. Или оно уже билось? 

— Что мне делать? — пробормотала растерянно. — Что мне делать?! 

Я поняла, что всхлипываю, только когда Пьер погладил меня по голове, а потом, выудив из кармана платок, смахнул с моего лица слезы. 

— Не реви. Делать нечего, воспитаем как-нибудь.

Я издала нервный смешок:

— Говоришь как какая-нибудь старая тетушка.

— Предпочитаю все же быть дядюшкой, — последовал добродушный ответ.

Отстранившись от Пьера, я посмотрела ему в лицо:

— Ты это серьезно? 

— Насчет дядюшки? Ну, знаешь ли, Марина, не ожидал от тебя такой нетолерантности… 

— Да нет же! Что значит воспитаем? 

— То и значит, что помогу тебе, чем смогу, — спокойно пожал он плечами. 

Покачнувшись, я нащупала позади себя кресло и без сил рухнула в него. Среди всех панических мыслей, разрывавших голову, солировала одна, самая главная — как мне дальше жить?

Ребенок совсем не входил в мои планы. Тем более сейчас, когда жизнь начала хоть как-то налаживаться! И эта новая жизнь, новый вид деятельности никак не сочетались с беременностью! Наверняка еще пара недель — и я не смогу показаться на публике, потому что моя фигура безобразно поплывет…

Но дело было не только в этом. Мысль, что я ношу ребенка Исаева, вызывала у меня отвращение. Я не хотела вспоминать об этом человеке! И меньше всего нуждалась в том, чтобы у меня появился ребенок, который свяжет меня с ним до конца моей жизни! Ребенок, в котором я буду изо дня в день видеть человека, которого ненавижу!

Нет, я просто не смогу с этим жить. И решение — жестокое, но очевидное — напрашивалось в этой ситуации само собой.

— Я не буду рожать, — произнесла на удивление твердо.

Лицо Пьера, присевшего передо мной на корточки, оказалось напротив моего лица. Он казался удивленным и испуганным одновременно.

— Ты что это такое говоришь?

— Я не хочу ребенка от Исаева, — повторила глухо.

— Но, Марина…

— Не хочу! — сорвалась я на крик. — И вообще! Может, это все ошибка и никакого ребенка нет!

Пьер красноречиво посмотрел в сторону ванной комнаты, где лежали с десяток использованных тестов. Я не хотела мириться с тем, что результат каждого из них оказывался положительным.

— Завтра поедем к врачу, мне порекомендовали одного русскоязычного специалиста, — произнес Пьер успокаивающе. — А дальше… решим.

Я кивнула, не став повторять, что для меня все уже и так решено.

Стерильно-чистые, абсолютно белые стены небольшой частной клиники казались лишенными всякой жизни. Я смотрела в одну точку, думая о том, что это весьма подходящее место для того, чтобы убить в себе едва зародившееся существо. Несколько ловких движений — и я буду пуста и также чиста, как эти стены. И смогу спокойно жить так же, как раньше.

Спокойно ли? Я же всегда буду помнить о том, что сделала. Всегда буду спрашивать себя, правильно ли я поступила. Буду представлять, каким мог бы быть этот ребенок…

Непрошеные образы маленького существа возникали в голове помимо моей воли. Быть может, он был бы похож только на меня. Быть может, он бы стал…

Я с досадой тряхнула головой. Все уже решено. Скоро меня вызовут в кабинет. Скоро не останется никаких проблем.

И я никогда не узнаю, какого цвета у него могли бы быть глаза — мои темно-карие или те, грозового серого оттенка? Никогда не узнаю, кем он захотел бы стать, если бы родился и вырос…

— Ты уверена в том, что делаешь? — послышался у меня над ухом голос Пьера.

Похоже, он уловил мои мысли. Или почувствовал, что я начинаю сомневаться. Нет! У меня не было никаких сомнений. Я должна сделать это, чтобы жить в дальнейшем спокойно и счастливо.

Счастливо ли? В чем оно вообще, это счастье? В успешной карьере? Но каких высот ты бы ни добилась, это совсем не согреет в постели бессонными ночами. В любви? Любовь обжигает и разочаровывает, оставляет на души неизлечимые шрамы от своего непостоянства. И я сама успела испытать это на себе в полной мере. В близких? Люди имеют свойство исчезать из твоей жизни, потому что для каждого первостепенен лишь он сам.

Так в чем же оно, это чертово счастье?

— Мама! — раздался неподалеку детский голосок.

Я вздрогнула и невольно повернулась в ту сторону. Малыш лет четырех подбежал к высокой симпатичной женщине и она наклонилась, чтобы взять его на руки. Руки ребенка обвились вокруг материнской шеи и он сказал — громко, еще не умея стесняться своих чувств:

— Мамочка, я тебя люблю!

У меня внутри вдруг все перевернулось, а глаза обдало резкой болью стремительно подступивших, долго сдерживаемых слез.

Мне вдруг стало кристально ясно — это и есть счастье. Счастье — когда ты кому-то нужен. Когда тебя любят просто потому, что ты есть.

Я резко поднялась на ноги. Пьер кинул на меня вопросительный взгляд.

— В чем дело?

— Пойдем отсюда… — выдохнула я хрипло.

И в этот самый момент дверь кабинета приоткрылась и оттуда послышалось:

— Нечаева, проходите!

Я испуганно помотала головой и отступила на шаг.

— Нет! Отмените все!

И просто побежала прочь.

Пусть этот ребенок и был от Исаева, но он являлся прежде всего моим. Моим и только моим!

— Я рад, что ты передумала, — раздался позади голос Пьера, когда я остановилась возле машины и сделала несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться.

— Пообещай мне кое-что, — резко кинула я, не оборачиваясь.

— Все, что пожелаешь.

— Обещай, что Исаев никогда не узнает об этом ребенке.

Я все же повернулась к Пьеру лицом и требовательно повторила:

— Обещай мне!

Он внимательно вгляделся в мое лицо, потом пожал плечами и спокойно сказал:

— Обещаю.

Я поняла, что все это время даже не дышала. Жадно глотнув воздуха, нетерпеливо дернула дверцу машины и коротко попросила:

— Поехали отсюда.

В этот момент, сидя рядом с Пьером в салоне авто, я впервые за последние сутки чувствовала себя спокойно.

Как вскоре оказалось — увы, преждевременно.

— Ты готова? — привычно спросил Пьер следующим вечером, критически оглядывая меня с головы до пят.

Это был заключительный день нашего показа в Милане. Дальше мы должны были вылетать в Париж, но я уже знала, что для меня этот выход на подиум — последний.

— Да, — кивнула ему уверенно. Разгладив и без того идеально ровную ткань платья, негромко призналась:

— С трудом представляю, что для меня это все заканчивается… Чем я стану теперь заниматься? На что вообще гожусь?