Ирина Лазарева - Звезды над озером

«Морские охотники» не дремали и как ястребы кидались в погоню. Катера ходили в разведку, совершали набеги на базы противника и вступали в бой с фашистскими кораблями. Канонерские лодки поддерживали артиллерийским огнем приозерные фланги сухопутных войск. Тральщики «утюжили» водное пространство, при этом несли ощутимые потери в личном составе и кораблях. Немецкая авиация совершала штурмовые налеты на катера и корабли, занятые оперативными воинскими перевозками, которые продолжались вплоть до ноября. Гидрографы были заняты тем, что обеспечивали проход по забитым илом и топляками протокам Волхова тендеров с продовольствием и боеприпасами для снабжения 4-й армии на восточном берегу. Флотилия готовилась к боевым действиям по освобождению от оккупантов всего бассейна Ладожского озера.

Настал день, которого все ждали с надеждой и нетерпением. В январе 1944 года войска Ленинградского и Волховского фронтов совместно с моряками Балтийского флота полностью освободили Ленинград от блокады.

27 января в Ленинграде гремел салют. Грянули праздничные залпы с кораблей Ладожской военной флотилии.

Это была большая победа, но до конца войны было еще далеко. По всей стране шли кровопролитные бои, а на Ладоге острова и большая часть побережья все еще были заняты неприятелем.

Настю ждало еще одно радостное событие: к ней приехал отец Иван Федорович. Он служил в порту Гостинополье, и Насте за все военное время довелось увидеться с ним лишь однажды, осенью 1941 года. Мать и сестры были в эвакуации, Настя с ними переписывалась и знала, что все живы.

Отец заметно постарел, его льняные волосы поседели и оттого стали серыми; он похудел и сгорбился, тем не менее в кряжистой фигуре его сохранилось ощущение силы, разговор был нетороплив и обстоятелен. После приветственных объятий он оглядел дочь придирчиво, с родительской строгостью.

— Значит, замуж вышла, — констатировал он. По его тону трудно было определить, одобряет он брак дочери или осуждает, поэтому Настя лишь неуверенно кивнула в ответ. — Стало быть, родительского благословения уже не требуется, — ворчливо продолжал Иван Федорович. — Родители побоку, а дочь сама себе голова.

Настя перевела дух. Отец отличался крутым характером. Если что ему было не по нраву, он мог разбушеваться почище Ладоги. Раз ворчит, значит, не слишком сердится.

— Папуля, да когда ж мне было благословения просить? — Настя обняла и поцеловала его в колючую щеку. — Маме я писала, а что я еще могла?

— Где же муж твой? Хоть поглядеть на него.

— Нет его сейчас. Когда будет — не знаю. Пап, оставайся сегодня у меня, переночуешь, а утречком поедешь обратно.

— Не могу, я с шофером договорился, через час в дорогу. Что ж муж твой, офицер?

— Офицер, капитан третьего ранга, командир гидроучастка. Он тебе понравится, папулечка, он такой хороший, такой чудесный, я так с ним счастлива!..

— Ах-ах! Так-таки и счастлива! Мать писала, что он вовсе и не наших кровей. Увезет тебя за тридевять земель, в чужую страну, а там жизнь другая, обычаи другие, ты об этом подумала? А как тосковать начнешь на чужбине да опостылеет тебе все? Вот тогда и попомнишь родителя, что замуж вышла не спросясь.

— Нет, пап, не увезет. Он после войны в отставку уходить не собирается. Вазген без моря жить не может, будет дальше служить. На родину к нему мы, конечно, съездим, а потом куда пошлют. Если повезет, будем жить в Ленинграде, а нет, так поеду за ним хоть на край света.

— И на Север поедешь, и на Дальний Восток?

— Поеду, он ведь муж мой, куда он, туда и я.

Отец вздохнул: теперь он дочке не указ, теперь над ней муж есть. Жаль, что не повидал зятя, ну да Бог даст, еще свидятся. Скоро можно будет домой, в Свирицу, возвращаться. Как-то дом на берегу реки? Стоит ли? Ничего не известно. Там бои шли жаркие, чай, от поселка ничего не осталось.

Они проговорили еще с час, Настя накормила отца и зашила его бушлат, порванный в нескольких местах. Ей хотелось хоть что-то сделать для него.

Она проводила отца до грузовика и еще долго смотрела машине вслед. Повернув обратно, наткнулась на Смурова, который стоял у нее за спиной. В руках он держал большой сверток.

Она шутливо пожурила его: что за манера неслышно подкрадываться. Смуров извинился — не хотел отвлекать ее от прощания с отцом.

— Откуда вы знаете, что это мой папа?

— Нетрудно догадаться. Вы на него похожи.

— Пойдемте в дом. Холодно. Вон у вас уши покраснели. Отчего вы не носите ушанки, упрямый вы человек? Так вам удобнее слушать?

— Ну вот! И вы надо мной смеетесь. Хотя, не знаю почему, мне это приятно.

В помещении, где топилась железная печка, Настя усадила Кирилла за стол и поставила перед ним кружку горячего чая. Он положил сверток и снял фуражку; его неизменно приглаженные волосы растрепались и упали русыми прядками на лоб, отчего в лице его проглянуло что-то мальчишеское. Он грел руки о кружку, несмело поглядывая на Настю, словно не решался заговорить. Настя отметила про себя, что в таком виде он довольно мил и привлекателен. Только он собрался с духом, как отворилась дверь и вошла Клава с какими-то бумагами в руках. Настя поняла, что приход Смурова не остался незамеченным, и теперь Клава делала вид, что зашла случайно, по делу. Она вежливо поздоровалась со Смуровым, называя его по имени-отчеству, справилась у Насти, у себя ли командир.

— Нет, не появлялся. Что у тебя? Оставь, я передам.

— Ничего, я после зайду. А вы нас совсем забыли, Кирилл Владимирович. Заглянули бы на часок, пообщались, а то все в делах да в делах…

— Не знаю, Клава, не обещаю, я сейчас очень занят, — отозвался тот со смешанным выражением неловкости и досады на лице.

— Что ж, тогда до свидания, а все-таки заходите, как выдастся свободная минутка.

Она вышла, а Настя с улыбкой наблюдала за Смуровым, забавляясь его смущением.

— Кирилл, можно мне поговорить с вами откровенно?

— Не представляю, как бы вам удалось говорить по-другому.

— Даже если я хочу нескромно покопаться в вашей душе?

— Вам это необходимо? Тогда я стисну зубы и выдержу любое испытание.

— Меня давно мучит один вопрос, мне хотелось бы разобраться кое в чем, что касается вас лично, вы не возражаете?

— Не могу вам отказать, но постарайтесь меня щадить, тем более что я догадываюсь, о чем пойдет речь.

— Хорошо, тогда слушайте: вы, конечно, знаете, что Клава вас любит, любит по-настоящему, как, возможно, не любила до вас никого. Вам это безразлично?

— Честно? Да. Я ничего к ней не чувствую. Вы меня осуждаете?

— О нет! Какое я имею право? Я лишь вспомнила, что когда-то вы сами страдали от невнимания. Вы горестно задавались вопросом, отчего, несмотря на все старания, ваши чувства, искренняя привязанность не находят отклика. Вы негодовали по поводу того, что некоторым людям достаются драгоценные узы любви и дружбы как щедрый дар судьбы, без всяких усилий с их стороны. Вы помните наш первый разговор?