Рина Зелиева - Купаясь в солнечных лучах. Часть 1.

И эмоций никаких уже не было. Я замечала полное отсутствие каких-либо чувств, не испытывая ни голода, ни холода, ни боли, полную аморфность мыслей.

Белые халаты, горячие споры надо мной, иголки, впивающиеся в тело, руки, поднимающие голову. Когда же они отстанут от меня? Наконец оставят одну. В покое. В мертвом безмолвие и пустоте.

Холодная рука на запястье создавала дискомфорт. Я уже ушла. Почти ушла. Не мешайте. Не трогайте.

С трудом открыла глаза, нехотя разлепляя тяжелые веки. Поп? Священник? Батюшка? Не знаю. Я не религиозна. Никогда не ходила в церковь. Даже ни одной молитвы не знаю. Может быть зря? Они все говорят, что за грехи нам воздастся. Возможно. Я там еще не была. Хотя очень хотела. Но я здесь. И за какие грехи расплачиваюсь? Зачем попа позвали? Наверное, мои друзья решили, что мне пришло время о душе позаботиться.

Священнослужитель долго вправлял мне мозги. Слушая краем уха его размеренную тихую речь, погружалась в дрему. Возможно, он обладал каким-то гипнотическим даром, но я в первый раз за последнее время заснула крепко, без сновидений.

Глава 18.

Возвращение.

Я буду жить для тебя,

Обещаю, над пропастью по краю

Я тебя проведу, дай мне руку я буду с тобой.

Я буду жить для тебя,

Слышишь, вечно, своей любовью бесконечно.

Я спасу нас двоих, ангел мой, ангел мой.

Песня. Алевтина Егорова.

Проснувшись, я долго лежала на постели, распростертая, неподвижная, чувствуя себя истерзанной, избитой. Но главное - я чувствовала. Хоть что-то ощущала. Впервые, спустя столько времени. Сколько же прошло часов, дней (или уже несколько недель?) с того жуткого момента, когда Станислав сообщил мне ужасную новость.

А потом появилось желание плакать. Никогда с самого глубокого детства я не плакала так - откровенно, беспомощно и страшно. Задыхаясь от рыданий, от невыносимой нестерпимой боли истекающей кровью израненной души.

Сердце было опустошено. Тело разбито, измучено, обессилено. Прежняя Лелька умерла вместе с Ризаном. И сейчас рождалась новая женщина, в которой сохранились лишь крохи поразительной беспечности и наивности былой Анжелики.

Мне показалось, что к изголовью склонился Риз.

- Бедная моя девочка, - прошептал он. - Самое легкое в жизни - умереть, самое трудное - жить. - И исчез.

Он, правда, умер. Это его призрак приходит ко мне. Я схожу с ума. Нет. Я спятила уже давно. Зачем я тогда его отпустила? И все потому, что, оскорбленная в своих лучших чувствах, не смогла (или не захотела?) рассеять его заблуждения.

Еще я вспоминала каждую минуту, проведённую с ним, раскладывала по ячейкам памяти счастье, радость, наслаждение. Его жесты, лицо, улыбку, взгляды, тихие слова, переживая заново и вместе с тем ощущая себя бесконечно одинокой.

Вялость и апатия понемногу отступали. Я встала, пошатываясь, и, держась рукой за стену, подошла к зеркалу, в котором увидела незнакомое бледное лицо с грустными запавшими глазами, огромными и блестящими от слез.

Словно какая-то невидимая рука приподняла тяжесть, давившую на сердце. И я чувствовала, как вместе со слезами уходит и жгучая горечь скорби. Что сейчас? Ночь или день? Подошла к окну и отдернула шторы. Сухим, воспаленным взором окинула небо, солнце, серебристые облака, разорванные неправильными четырехугольниками и треугольниками синего неба. Захотелось наружу. Туда, на улицу, на свежий воздух.

Запихнув в себя с пребольшим трудом кашу, приготовленную Татьяной (иначе свободу предоставлять отказывались), я вышла на улицу, поддерживаемая Шуриком. Бедный мой Рыжик. Он выглядел ненамного лучше меня. Как я перед ним виновата. Ему приходилось днем в офисе за двоих пахать, а ночью он дежурил у моей кровати, боясь доверить ночное бдение кому-нибудь еще. Но он так боялся спугнуть проявление мной хоть какой-то инициативы.

И вот так, едва переставляя ноги, как инвалидка, опираясь на сильное мужское плечо (ну чтобы я без него делала?) добралась до церкви.

- Шурик, подожди здесь. Мне одной надо, - попросила друга.

Уставший и суровый, он крепко сжал губы и упрямо покачал головой.

- Ну что там со мной может случиться? - психанула. - Могу я хотя бы помолиться без твоей помощи?

Видимо, испугавшись последующей истерики, Рыжик сдался. Тем не менее, не преминул съязвить:

- Знаешь, что меня больше всего настораживает? Слово "помолиться". Ты даже креститься не умеешь. Это что: очередной бзик?

- Никогда не поздно научиться, - разом отмела я все его претензии. - А к блаженным на Руси всегда относились с почтением.

Свеча упорно гасла каждый раз, когда я ее подносила к поминальному столу. Злясь на себя за безрукость и обжигая пальцы, начинала процедуру вновь и опять с тем же успехом.

- Что ты делаешь, девочка? - услышала я за своей спиной старческий участливый голос. - Грех это большой: ставить свечу за упокой души живого человека.

Вздрогнув всем телом, я обернулась. Передо мной стояла небольшого роста высохшая старушка в васильковом платке и сочувственно смотрела на меня поблекшими с возрастом глазами, которые, наверно, когда-то были небесно голубыми. Свечка выпала из моих рук. Это была та самая бабушка, которую я прежде встречала в парке. Которая поразила меня тогда своим пронизывающим острым, но в то же время ласковым взглядом, словно видела меня насквозь. Все мое прошлое, настоящее и будущее... Но тогда глаза у нее были ясные, яркие...

- Не хорони милого раньше времени, пропадет он без тебя, - обронила она и затерялась в толпе.

Я хотела было броситься за ней, но ноги не слушались. Как будто приросла к полу, и голос пропал.

Когда вышла из храма, шлепая одеревеневшими ногами по мокрому весеннему снегу, Шурик обеспокоенно подхватил меня под локоть и сделал знак охране подогнать автомобиль.

- Сань, а ты веришь в ангелов? - задала я ему несмело вопрос по пути к дому, заранее подозревая, что он снова обвинит меня в безумии. - Ну, в тех, которые оберегают нас, предостерегают от опасности, указывают верный путь?

- Ты кашку случайно водочкой не запивала? - задумчиво покосился на меня парень.