Мария Нуровская - Танго втроем

Я даже думала всерьез, не пойти ли на попятный и не отказаться ли от роли. Но поздновато спохватилась – репетиции шли уже две недели, а кроме того, были ли у меня гарантии, что это не повторится при работе над новой ролью? Нет, мне надо было победить саму себя, свой страх! А кстати, она ведь тоже боится. Маргарита постоянно боится. Быть может, это нас сблизит?

Вечером я между прочим спросила у Зигмунда, приходилось ли ему играть то, что он не в состоянии был понять.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, внимательно всматриваясь в меня.

– Ну… бывало ли так, что ты не чувствовал слияния со своим героем, не идентифицировал себя с ним?

– Ничего подобного и не может быть. Ты получаешь контур, который должен заполнить. Не можешь же ты идентифицироваться с контуром, и вообще, это дело режиссера. Он – творец целого. Актер, даже самый гениальный, сам не сыграет, если только не станет сам себе режиссером, к тому же великим, а такое случается редко… – Он взглянул на меня с легкой усмешкой: – Актерский талант ничего общего не имеет с личностью актера, с его интеллектом. По мне, талант – это умение актера сотрудничать с режиссером. Чем профессиональнее актер, тем лучше он это умеет делать. А посему отправляйся в кино и больше смотри на режиссерскую работу, а не на исполнителей. Мне уже доводилось видеть Хакманна, да что говорить, того же Де Ниро в плохой форме.

Я пожала плечами:

– Речь ведь идет о театре.

– Думаешь, в театре все обстоит иначе?

«Тогда почему у меня был такой успех в „Трех сестрах“?» – мрачно подумала я.

Я не знала, как объяснить ему свои страхи. Тем самым пришлось бы признаться, что я перестала быть актрисой… А если дела обстоят так на самом деле, то моей жизни пришел конец. Ведь я только и умею, что играть, точнее, раньше умела…

По-настоящему драматические события разыгрались чуть позже. Началось все со сцены в спальне, где Маргарита, готовясь к балу, сбрасывает халат и натирает тело мазью. Режиссер придумал, чтобы преображение ее тела в ослепительно юное произошло с помощью светофильтров. И захотел попробовать это на репетиции. Мне предлагалось выйти на сцену и сбросить пеньюар, под которым, разумеется, я должна была быть голой. Вернее, он на этом настаивал, утверждая, что так будет естественнее. Я не соглашалась, требовала, чтоб под халатом было надето подобранное в цвет тела специальное трико.

– Я – актриса, а не стриптизерша, – возразила я довольно резким тоном.

– Еще более великие актрисы, чем вы, раздевались на сцене, – бросил он.

– Вот и пригласите одну из них на эту роль вместо меня, – отрезала я и, развернувшись, бросилась в гримерку.

«О, господи, я же сорвала репетицию, – ужаснулась я про себя. – Ну и ладно. Хотела отказаться от роли, вот и повод нашелся. Теперь никто не докопается до истинной причины, не узнает правды».

«А она в том спектакле разделась», – мелькнуло у меня в голове. И вроде бы это не имело отношения к случившемуся минуту назад… или все-таки имело? Неясное чувство, что я и она живем в каком-то своеобразном симбиозе, как бы дополняем друг друга, не раз посещало меня. «Когда одной из нас нет поблизости, вторая перестает чувствовать себя собой» – эта мысль гвоздем засела в моей голове и время от времени получала право голоса. Совсем как сейчас. Постепенно я начинала понимать, что мои страхи тесно связаны с Эльжбетой – она необходима мне, а я, видимо, ей… И кажется, не только потому, что наши с ней пути пересеклись из-за одного мужчины. Зигмунд тут был совсем ни при чем. Важнее было то, что мы встретились. В жизни, а потом на сцене. Ведь все, кто видел генеральную репетицию, твердили, что это была грандиозная постановка, что-то невероятное… если бы Эльжбета не отказалась от участия в спектакле, это бы подтвердили и рецензии.

Стук в дверь, входит режиссер:

– Пани Оля, я, кажется, погорячился. Просто я изо всех сил пытаюсь избежать излишней условности, которой и так в театре предостаточно.

Я постаралась придать своему лицу добродушное выражение:

– Наверное, вы правы, то, что вы предлагаете, пожалуй, будет уместнее.

«Если уж она разделась на сцене…»

– На репетициях вы можете оставаться в белье.

– Ладно, пусть будет так, – поспешно согласилась я.

– Почитаю тебе, ладно? – спрашивал он каждый раз, а я не могла ему ответить отказом. Как же мне не хотелось, чтоб он мне читал! Я сразу поняла то, что до него в конце концов должно было дойти в момент произнесения им первого же диалога:

– Кто? Кто здесь?

– Это мы, твои добрые и злые поступки, – отвечают на разные голоса из-за кулис.

Все это происходит ночью, в пустом театре. Актер стоит один на сцене, пытается репетировать роль короля Лира, но ему мешают голоса, которые на самом деле не что иное, как голоса его больной совести.

Мой внутренний комментарий: задумка хороша, можно сказать, даже великолепна. Да вот беда, Актера нет…

Сразу после репетиции я поехала к Эльжбете. К счастью, она была дома. При виде меня нисколько не удивилась, лишь коротко обронила:

– Как дела?

– Эля, умоляю, помоги мне, надо кое-что проверить. Пожалуйста, стань на время моей партнершей…

– Я с театром завязала.

– Нет… не в театре, давай порепетируем вместе, почитаем по ролям, только я и ты… для меня это очень важно…

Она смотрела на меня, прищурив глаза:

– Что, опять твои очередные выкрутасы?

– Ну какие выкрутасы? Это ведь ты не пришла на премьеру! А я попала в зависимость от тебя…

Она усмехнулась:

– Ему ты тоже говорила, что зависишь от него? Такие вещи никому нельзя говорить, дорогая моя!

Я чувствовала, как у меня под веками собирается влага – готовые брызнуть слезы.

– Если уж мне придется изображать дурочку, то, по крайней мере, хотелось бы знать: зачем тебе это надо? – спросила она.

– Я скажу, если ты согласишься….

Она на секунду задумалась.

– Ладно, Елена и Соня!

– А текст у тебя есть?

– «Избранные пьесы» Чехова – на полке. – Она кивнула в сторону шкафа в прихожей, откуда когда-то на меня свалилась ваза.

В однотомнике я отыскала «Дядю Ваню».

– Нам придется передавать друг другу книгу – у нас же один экземпляр, – сказала я.

– Возьми себе, я знаю текст наизусть, – беззаботно махнула она рукой, а ведь это было важным признанием с ее стороны. Когда-то она очень хотела сыграть эту роль, так хотела, что выучила текст на память.

– Какой роли?

– Елены.

Так значит, она хотела быть Еленой, красивой, обожаемой мужчинами. Я даже обрадовалась, что она выбрала Елену, а не Соню – Соня была мне намного ближе. И теперь она должна стать мне судьей. От нее зависело, останусь я в профессии или уйду из театра. «О Соня, дорогая Соня, – подумала я, – она не должна меня подвести…»