Розамунда Пилчер - Карусель

— Сил нет смотреть на твой несчастный вид, — сказала Феба как-то вечером. Но я притворилась, что не слышала этих слов, потому что мне не хотелось говорить о Дэниеле.

Он ушел. Вернулся к своей беспокойной бродяжьей жизни, к своим поискам. К своей живописи, к выставке, к Петеру Часталу. Возможно, сейчас он уже был в Америке. Может быть, спустя какое-то время, когда будет в состоянии, он пришлет мне открытку. Я увижу ее, проверяя свой почтовый ящик, висящий на входной двери моей квартиры в Айлингтоне. Яркую цветную картинку со статуей Свободы, мостом Золотые ворота или Фудзиямой.

«Отлично провожу время. Хотел бы, чтобы ты тоже была здесь. Дэниел».

Таково было будущее. Мое будущее. Моя работа, моя квартира, мои друзья. Я вернусь в Лондон и буду жить по-прежнему. Сама по себе, так, словно я никогда прежде не была одинока.

Мне снова приснился сон о том, как я плыву в океане. Все было, как прежде. Поначалу вода была мелкой, а затем стала глубокой и теплой. Быстрое течение. Ощущение того, как меня уносит, нежелание бороться и стремление отдаться на волю потока. Я не умирала, я помнила себя в конце этого сна. Я не умирала, я любила. Так почему же я проснулась в слезах?

Уходящие дни утрачивали имена, а я утрачивала ощущение уходящего времени. А потом неожиданно наступил вторник и пришло время возвращаться к повседневным делам. Накануне вечером Феба решила, что я должна отвезти их с Шарлоттой в Пензанс, чтобы мы купили новую сине-белую школьную форму. Потом мы собирались пообедать в ресторане или спуститься к гавани и поглядеть на пароход «Острова Силли».

Но этим планам не суждено было сбыться, потому что рано утром позвонила Лили Тонкинс и сказала, что ее мужу Эрнсту очень плохо. Трубку взяла Феба, а мы с Шарлоттой стояли рядом и слушали дрожащий голос на том конце провода.

— Не спал всю ночь, — говорила Лили.

— Ох, моя дорогая, — отвечала Феба.

Лили начала рассказывать подробности, и на лице Фебы отразился ужас.

— Ох, дорогая.

Она немедленно согласилась с тем, что Лили не следует оставлять больного мужа до тех пор, пока его не осмотрит доктор. Когда она повесила трубку, стало ясно, что Лили сегодня не придет.

Мы быстро изменили наши планы. Было решено, что я останусь в Холли-коттедже, чтобы переделать кое-какие домашние дела и приготовить обед, а мистер Томас на своем верном такси отвезет Фебу с Шарлоттой в Пензанс.

Шарлотта слегка расстроилась из-за такого поворота событий.

— Я думала, мы пообедаем в ресторане.

— Без Пруденс неинтересно, — быстро нашлась Феба. — Мы пообедаем там как-нибудь в другой раз, когда мне нужно будет съездить в банк или в парикмахерскую.

Мы позвонили, и через десять минут мистер Томас был тут как тут в своей шоферской шляпе, с машиной, к колесам которой пристал свиной навоз. Феба и Шарлотта уселись в такси, я помахала им на прощание и вернулась в дом, чтобы заняться утренней уборкой.

Это было не слишком сложно. Лили каждый день убирала дом так тщательно, что мне нужно было лишь заправить постели, помыть ванну и вытряхнуть пепел из камина в гостиной. Когда я с этим справилась, дом приобрел свой обычный вид. Я пошла на кухню, сделала себе чашку кофе и принялась чистить картошку. Был серый пасмурный день, накрапывал дождь. Покончив с картошкой, я натянула резиновые сапоги и пошла в огород, чтобы срезать цветную капусту. Возвращаясь в дом, я услышала звук приближавшейся машины. Я посмотрела на часы и увидела, что с отъезда Фебы и Шарлотты прошел всего час. Они не могли так быстро вернуться из поездки по магазинам.

Машина проехала по мосту над железной дорогой, и я поняла, что она направляется в Холли-коттедж, поскольку мы находились у конца дороги и за нами был тупик — там стояли запертые на замок ворота старой верфи.

Я поспешила в дом. Оставив нож и срезанную капусту на сушилке в кухне, я, как была, в фартуке Лили и резиновых сапогах, поспешила через холл к парадной двери.

Там на посыпанной гравием площадке остановилась неизвестная машина. Это был темно-зеленый «альфа-ромео», длинный и блестящий, заляпанный дорожной грязью. Водительская дверь уже была открыта и за рулем, глядя на меня, сидел Дэниел.

В то тихое туманное утро почти не было звуков. Потом откуда-то издалека донесся крик чаек, паривших над пустыми песками залива. Он медленно вылез из машины и осторожно выпрямился, разогнув спину и положив руку на основание шеи, чтобы размять затекшие мышцы. На нем была его обычная странная одежда, а на подбородке темнела щетина. Он закрыл за собой дверцу, и она захлопнулась с характерным для дорогого автомобиля солидным тяжелым стуком. Он произнес мое имя.

Услышав его, я поняла, что все происходит на самом деле. Он был не в Лондоне. Не в Нью-Йорке. Не в Сан-Франциско. Он был здесь. Он вернулся обратно. Домой.

— Что ты здесь делаешь? — спросила я.

— А что, по-твоему, я здесь делаю?

— Чья это машина?

— Моя. — Он осторожно направился ко мне.

— Но ты же ненавидишь машины.

— Ну да, но все-таки она моя. Я ее вчера купил.

Он подошел ко мне, положил руки мне на плечи, наклонился и поцеловал меня в щеку. Его подбородок показался мне колючим и грубым. Я подняла на него глаза. Его лицо было бесцветным, серым от усталости, но в глазах светился потаенный смех.

— На тебе фартук Лили.

— Лили нет. У нее Эрнст заболел. А ты не брился.

— Не успел. Я выехал из Лондона сегодня в три часа ночи. А где Феба?

— Они с Шарлоттой поехали по магазинам.

— Ты не пригласишь меня в дом?

— Да… да, конечно. Извини. Простоя никак не ожидала тебя увидеть. Заходи. Я сейчас сделаю тебе кофе или яичницу с беконом, если ты хочешь есть.

— Кофе было бы отлично.

Мы вошли в дом. После влажной уличной прохлады он казался очень теплым. Я прошла в холл и услышала, как он закрывает за нами входную дверь. Нож и цветная капуста лежали в кухне на том же месте, где я их оставила, но я была настолько выбита из колеи, что не сразу вспомнила, что я собиралась с ними делать.

Я налила воды в электрический чайник и включила его. Повернувшись, я увидела Дэниела, который выдвинул себе стул и уселся в торце длинного соснового стола. Он оперся на стол локтем и так усиленно тер глаза, словно пытался стереть изнеможение.

— Я еще никогда в жизни не ездил с такой скоростью и на такие расстояния, — сказал он. Он убрал руку и взглянул на меня, а я уже успела забыть, какие у него темные глаза, со зрачками темными и круглыми, как черные маслины. Он по-прежнему выглядел измученным, но в нем было еще что-то, какое-то возбуждение, которого я не могла постичь, потому что никогда раньше в нем такого не замечала.