Катажина Грохоля - Заявление о любви

Но Ивона ее не видит. Тогда Марта еще раз в отчаянии повторяет:

— А когда еще у меня будет возможность тебе это высказать, когда?

Ивона не отвечает. Марта, наклонившись над ней, трясет ее за плечи:

— Ответь мне!

В ту же секунду она замечает, что Ивона не может дышать — кислородная трубочка лежит рядом. Трясущимися руками Марта вставляет ее в нос Ивоне, увеличивает подачу кислорода, берет ее руку и проверяет замирающий пульс.

В умелых руках Марты спасительный шприц. Уверенным жестом она вводит в вену Ивоны иглу с животворной жидкостью.

— Спокойно, Ивонка. — В ее голосе звучит ответственность и нежность. — Спокойно… секунду… уже лучше, малышка… Сейчас станет лучше, потерпи, горе мое… Дыши, дыши, вот так…

Марта убирает шприц, всматривается в лицо Ивоны. Та открывает глаза, жадно вдыхает.

— Нет… — Ивона делает рукой движение, словно отгоняет мух.

— Боже, что я сделала… — Марта потрясена. — Я не в состоянии вынести это напряжение…

— Нет… не останавливайся. Продолжай… Пожалуйста.

— Прости меня, не знаю, что на меня нашло, все неправда. Это подло с моей стороны…

Ивона с каждой секундой набирается сил и уже тверже произносит:

— Нет… Я никогда не думала… Тебе, наверное, было так страшно. Ужасно.

— Нет. Я от злости это сказала, я вовсе так не думаю.

— Думаешь, слава Богу, думаешь. Марта, прости меня, что тебе пришлось мне это сказать…

Марта вдруг чувствует, что в ней поднимается волна ненависти. Каждой частичкой своего тела она ощущает, как незнакомый холод наполняет ее. Она отходит от окна и бросает в сторону кровати и испуганной Ивоны леденящие душу слова:

— К сожалению, я тебя ненавижу. Даже сейчас ты хочешь быть лучше? Не ощущаешь зуда над лопатками? Может, у тебя начали расти крылья? Господи, как же я тебя ненавижу!

— Заткнись и дай мне сказать!

— Ты заплатила за дежурство, чтобы все было как дома, и неплохо заплатила! Но сейчас я не собираюсь тебе подыгрывать! Ничего не выйдет! Ничего! — Она вспоминает, как Ивона во время того памятного, хорошо оплаченного дежурства сказала: «Моя сестра писается в штанишки», — и передразнивает ее: «Прости меня, сестренка, за то, что я была отвратительной мерзавкой, высмеивавшей тебя на каждом шагу!» Скажи это, пока еще можешь говорить!

Ивона кашляет, но Марта спокойно смотрит, как сестра сама нажатием на рычаг пытается увеличить поступление кислорода. Она наблюдает за тщетными усилиями Ивоны, но не подходит, а замирает в напряженном ожидании, словно от этого зависит ее жизнь.

— Прости, прости, прости, — отрывисто произносит Ивона, а Марта продолжает стоять. Но на смену злости приходит грусть.

— В чем я перед тобой провинилась, что ты так чудовищно надо мной издевалась? — Марта смотрит на каштан за окном, одинокий осенний каштан, который вскоре сбросит на зиму листья и будет выглядеть зловеще с раскидистыми голыми, кривыми ветвями.

— Я тебе завидовала. — Марту настигают твердые, неожиданные слова Ивоны. — Вот и все.

Марта чувствует себя так, словно получила сильный удар в живот. Она не может справиться с изумлением…

— Ты???

— Это я тебя ненавидела. — Ивона говорит так, будто оглашает общеизвестный факт. — Ненавидела этот твой порядок… Ненавидела то, что с тебя, мерзавки, должна была брать пример. Я на голову вставала, чтобы завоевать уважение. Мои тетрадки никогда не были образцовыми. И я ни одного чертова стихотворения не помнила наизусть. Пыталась выучить «Отца зачумленных»[3], чтобы наконец… «Три раза луна возвращалась…»

— Обновлялась, — машинально поправляет Марта. — «Обновлялась с тех пор, как здесь, средь песков, я разбил свой шатер…»

Ивона с горечью усмехается:

— Вот видишь? — умолкает она на секунду, затем продолжает: — «Приехал сюда я с детьми и женою, грудного младенца кормила жена…»

— «Три сына, три дочери были со мною…» — Марта делает шаг в сторону кровати.

— «А ныне земле вся семья предана», — произносит Ивона с печальной улыбкой.

В пустой больничной палате их голоса звучат напевно, в унисон. Марта приближается к кровати.

— И я не умела играть на пианино. Потому что мне медведь на ухо наступил. «Марта, дорогая, сыграй нам что-нибудь. — Затем наш папа шепотом, словно сообщая что-то конфиденциальное, добавлял: — Нашей Ивоне медведь на ухо наступил». А ночью я просыпалась от кошмара, в котором медведь топтал мои расплющенные уши… Мне хотелось умереть…

Ивона замолкает, но Марта не сердится на нее. Вскоре Ивона отворачивается.

— Так как там дальше? «Три раза луна обновлялась…»

— «Возвращалась»… — сбивается Марта и замечает свет в глазах Ивоны.

Они обе улыбаются.

— Причешешь меня? Посмотри, как я выгляжу… — Ивона говорит уже смелее.

Марта берет расческу и проводит ею по тонким волосам Ивоны. Они стали более темными, почти как у самой Марты, только утратили блеск. Она закрепляет пряди на затылке Ивоны.

— Так они не будут попадать сюда… — Она вновь вставляет в нос Ивоны кислородную трубочку. — А то дежурство? Такая глупость… Чтобы было, как дома, за деньги? Зачем?

— Ты не хотела со мной разговаривать. Это был единственный способ что-нибудь тебе сказать.

— Но не услышать. — Марта не может больше сдерживаться.

— Ты согласилась… А могла ведь и отказаться. Но ты согласилась.

Точно, так и было. Надо признать.

— Ну да. — Дежурство — неплохой предлог, чтобы побыть вместе.

Ивона показывает на сок. Марта наливает в две чашки, одну подает Ивоне. Ей нельзя пить сок, но никто не может ей запретить делать это.

— Томаш мне сказал… — Ивона смотрит на нее с грустью. — Почему не ты? Почему не ты?

В животе Марты появляется напряжение.

— Что он тебе сказал?

— Почему у вас нет детей.

Марта подносит чашку к губам. Размышляет, что ответить.

— Потому что я…

— Почему не ты сказала мне об этом? Так она ей и скажет!

— Меня трясло. От тебя с твоей беременностью. Ты решилась на аборт. Я бы жизнь отдала, чтобы забеременеть… от него. — Она передразнивает Ивону: «Дорогая Марта, я лежала в больнице, не могу приехать, мне сделали операцию…»

— Да, у меня была операция, дорогая Марта. — Голос Ивоны наполнен печалью. — Я не могла приехать… Сначала лежала четыре месяца с поднятыми ногами, дорогая Марта, с зашитой шейкой, но не удалось, дорогая Марта…

Марта смотрит на нее и понимает. С горечью все понимает. Она должна как-то объяснить:

— Ты написала: «Мне сделали операцию…»

— А что я должна была тебе написать? Тебе, которая решила, что в этом мире дети рождаться не должны, потому что он слишком жесток? — Теперь Ивона передразнивает Марту: «Дорогая Ивона, мы решили отказаться от мысли иметь детей. Мы не можем позволить появиться на свет новому человеку и тем самым обречь его на страдания. Нужно быть ответственными…» Как я тебя не любила, Марта! Я не могла приехать… Я лежала в тот момент с задранными вверх ногами… Не могла…