Алина Зарайская - Мама, я доктора люблю

От Владимира не ускользнули искреннее огорчение и тревога, появившиеся в глазах его всегда веселой и чуть насмешливой собеседницы. «Значит, я не ошибся, и все это равнодушие и непринужденное кокетство — только маска!» — Он молчал и ласково смотрел на Анжелу.

— Но ты не беспокойся, нога твоя к этому времени уже заживет и моя помощь тебе уже больше не будет нужна. А вот наших вечерних бесед мне будет не хватать.

— Мне тоже. Но они ведь закончатся даже раньше, чем ты уедешь, и мы успеем привыкнуть к их отсутствию еще до лета.

— Ты имеешь в виду, что тебя через несколько дней выпишут? Ну, это не помеха нашим встречам. Я смогу приходить к тебе домой, если это удобно. Или можно встречаться на набережной. Я буду заезжать за тобой, пока ты не сможешь обходиться без костылей, а уж на берегу нет недостатка в живописных и уединенных скамеечках или маленьких кафе.

— Но после чудесных вечеров на берегу окрашенной закатными лучами Ломни расставанье покажется совсем горьким, — Анжела уже справилась с порывом искренности и попыталась спрятать за шутливо напыщенным стилем сжавшую сердце боль.

— Ты не права! У нас будут воспоминания, которых хватит на лето и осень. А потом я вернусь. Ведь не навечно же я уезжаю. Или ты думаешь, что я, как Женя Лукашин, улечу в Ленинград, влюблюсь там в экзальтированную учительницу и забуду про свою невесту? — улыбнулся Володя.

Анжела похолодела одновременно от радости и от испуга. «Невесту? Он сказал «невесту», — стучало у нее в висках. — Он, разумеется, пошутил, чтобы было как в фильме. Но в каждой шутке, как известно, непременно есть доля правды. Ведь мог бы сказать просто «девушку» или «любимую». Значит, я для него не просто хорошенькая пациентка, о которой он забудет, как только перестанет лечить, но что-то большее, серьезное». — Сердце ее бешено колотилось от восторга, и Анжеле казалось, что его стук слышит не только рядом стоящий Владимир, но и вся больница.

Но чем радостнее было сознавать себя любимой, тем страшнее было представить разлуку и более чем реальную возможность потерять Владимира из-за какой-нибудь модницы.

Последние несколько дней перед выпиской Анжела прожила в каком-то лихорадочном состоянии. Соседки по палате теперь охали и причитали, не умолкая. Им было жаль расставаться с такой милой и доброй девушкой, к которой они уже успели привязаться, но они, конечно же, очень рады, что она поправляется, и дай Бог ей здоровья и счастья, и главное, чтобы мужа она нашла себе хорошего, а всего лучше, чтобы мужем этим стал доктор, который всем хорош и наверняка без памяти любит свою подопечную, а уж то, что она в него влюблена, и гадать нечего — все у нее на личике написано. Все эти речи постоянно звучали у Анжелы в ушах, и иногда ей казалось, что ее уже выдают замуж и причитают по этому поводу, как это было принято в старые времена.

А на ее лице теперь и в самом деле ясно читались любовь и радость. После разговора с Владимиром о его отъезде притворяться было уже глупо, да и невозможно. Это Анжела поняла в тот же вечер, услышав, как неправдоподобно звучат ее слова о закатах над Ломней, которые еще накануне были бы естественным продолжением игры. Но разве можно после хотя бы одного откровенного, полного обожания и тревоги взгляда врать и строить из себя безразличную, избалованную кокетку? Да и незачем — ведь сам Владимир говорит о возвращении из Петербурга, об их будущем, о романтических свиданиях, и говорит так нежно и искренне, что не верить ему было бы попросту черной неблагодарностью.

Весь день Анжела слушала не умолкавшее ни на минуту жужжание соседок, а вечером, когда Владимир увозил ее в хирургическую на осмотр, а потом подвозил к распахнутому окну эркера, наконец наступала тишина. Они теперь почти не разговаривали, не шутили и не смеялись, а только с бесконечной нежностью смотрели друг другу в глаза или в сад, где на распускающихся ветках сирени заливались птицы, сумерки и закат окрашивали небо в мягкие полутона. Анжела иногда с замиранием сердца чувствовала на своем плече руку Владимира. Тогда она старалась не двигаться, почти не дышать, чтобы не спугнуть эту легкую, теплую и удивительно мягкую руку, делавшуюся стальной и холодной, когда нужно было вправлять вывихи или определять переломы.

Ночь же Анжела проводила, наслаждаясь грезами, полными ласк и обещаний, о своем возлюбленном. Но просыпалась она с мокрым от холодного пота лбом, отгоняя от себя образы петербургских кокеток, вертящихся около Володи.

Наконец настал день выписки. Анжелино сердечко тревожно сжималось в груди, хотя Владимир обещал сегодня же заехать за ней, чтобы провести вечер в парке или на набережной. Но не радоваться переезду домой она не могла. Она соскучилась по родителям: они навестили ее всего несколько раз, потому что уже начался дачный сезон и они все время проводили в огороде, а мотаться в душных, переполненных электричках из садоводства в город им было довольно тяжело. К тому же вчера вернулась из поездки Полина, с которой Анжеле не терпелось поделиться своими переживаниями. У подруги оставался еще один свободный день, и они собирались провести его вместе, в пустой Полининой квартире, за бокалом вина, привезенного ею из очередной заграничной поездки, и за бесконечными откровенными разговорами. Но самое главное, что тянуло Анжелу домой, были не родители и даже не любимая подруга, а возможность наконец хорошо одеться и показаться любимому во всей красе, а не в неизменном унылом больничном халате или старенькой футболке или джемпере. Впрочем, за возможность и умение красиво одеваться и не стесняться преподносить себя наиболее эффектным образом Анжела должна была благодарить все ту же Полину, так долго и упорно боровшуюся с комплексами и стеснительностью подруги.

— Как всегда! Я так и знала! — Полина звонко шлепнула себя ладонями по бедрам. — Ты неисправима! Услышала одно ласковое слово — и все, растаяла!

— Но он ведь не соблазнял меня этими ласковыми словами! Мы даже не целовались ни разу! Он их искренне говорил, от сердца.

Подруги сидели на широком мягком диване с бокалами золотистого вина в руках. Полчаса назад Анжела закончила подробный и, как всегда, очень эмоциональный рассказ о прекрасном докторе и теперь не очень успешно пыталась доказать Полине, что та совершенно зря возмущается.

— Не соблазнял! Не целовались! А что ему было тебя целовать да соблазнять, когда у тебя нога в гипсе?! А вот привязать к себе, окрутить, чтобы ты, выздоровев, никуда от него не делась, — это да! Не упускать же такую красивую женщину, особенно если она сама к тебе тянется! Ради этого можно месяц и потерпеть!