Фэй Уэлдон - Худшие опасения

Когда машина тронулась, Вильна сказала:

— Она возилась в саду без перчаток. Ты только себе представь, а? Одна из наших примадонн. Она себе руки изувечит.

— Актрис, — поправила Эбби, но Вильна пропустила эту реплику мимо ушей.

Эбби оставила автоответчик включенным. Значит, вдруг осознала Александра, все, кто будет звонить, услышат записанный на пленке голос Неда. Она пошла в кабинет Неда, куда вела отдельная телефонная линия, позвонила с его аппарата на их общий и сама послушала голос Неда. Откликнулась: «Привет, Нед, это я», — положила трубку. Поискала инструкцию, чтобы выяснить, как сменить кассету. Не нашла. Решила проблему, выдернув вилку телефона из розетки. Стирать кассету она не хотела: возможно, когда Саша вырастет, — сейчас ему четыре, — он захочет узнать, какой у его отца был голос. Или не захочет? Когда боги оказываются простыми смертными, это всегда разочаровывает. Невелика радость — услышать на компьютерном диске голос Эйнштейна и осознать, что гений был самым обыкновенным стариком.

Александра убрала из гостиной самые болезненные напоминания о Неде: его ботинки, распечатку статьи об Ибсене, которую он надеялся закончить в эти выходные. Проглядела несколько абзацев: по-видимому, Нед находил «Кукольный дом» самой расплывчатой по содержанию и сентиментальной по духу из ибсеновских пьес. Ботинки и статья отправились в шкаф — пусть подождут, пока Александра, собравшись с духом, приступит к планомерному изъятию вещественных доказательств существования Неда. Александра вынула из видеомагнитофона кассету. Очевидно, Нед нажал на «стоп» примерно на десятой минуте «Касабланки». Почему «Касабланки»? Это ей, Александре, нравился Богарт. Нед же всегда язвил: «Позер, а не актер». Что заставило Неда в субботний вечер усесться смотреть Богарта? Он уже не сможет ей объяснить. Она никогда не узнает.

Александра присела на подлокотник дивана и вновь уставилась в пустоту. Как она сама себе говорила, это уже привычное состояние оцепенения — бездумный дрейф, сон с открытыми глазами — помогает перемолоть горе. Состояние, правда, далеко не приятное; хорошо еще, что тяжелые думы закольцовываются, повторяются вновь и вновь, приедаются, — становишься невосприимчивой к ним. Зато они и не развиваются, не дают начало каким-то иным, еще более мучительным. Наверное, думала Александра, именно в такой мере, сильно, но не чересчур, страдает животное, оказавшееся в безвыходных обстоятельствах: в капкане, в лаборатории вивисектора, — ошалевшее, голодное. Если у тебя плохая память, отсутствует дар речи, чувство времени зачаточное, а понимание причинно-следственных связей весьма поверхностное, именно так все и выглядит. Неполноценность оберегает от лишних мучений.

Александра почувствовала, что рука затекла — она ее буквально отсидела. Александра встала, стала трясти рукой, восстанавливая кровообращение. За окнами было темно. Дом полнился какими-то неестественными шумами. Сверху доносился треск и стук. «Наверно, опять Алмаз, — подумала Александра, — надо шугануть пса». Когда Александра поднималась по лестнице, ей почудилось, будто мимо нее, обгоняя, прошмыгнуло наверх нечто незримое, но мерзкое. Она испугалась, но не замедлила шаг. На верхней площадке остановилась. Прислушалась. Ничего. Даже тише, чем следовало бы. Какое-то внезапное безмолвие — будто ей заявляют: «Шум не устраивает? Вот тебе тишина. Что, нравится?» Тишина ей не нравилась, но в целом была предпочтительнее грохота и треска, предпочтительнее, чем беготня и шепот ирреальных невидимок. Алмаза нигде не было видно. Конечно, старые дома могут еще и не такое выкинуть. Не следует истолковывать необъяснимые звуки сверхъестественными причинами. Просто сейчас у нее необыкновенно обострены все чувства. Это уж точно.

Эхо водопровода разносится по деревянному каркасу старого дома, точно боль, пронизывающая все тело. Так болезнь печени проявляется колотьем в правом плече. Днем было тепло, ночью похолодало; резкие перепады температуры вызывают сжатие балки из одного материала и расширение балки из другого; шум сродни боли и зуду в том, что его первопричины могут быть самыми неожиданными.

Тем не менее Александра включила все люстры и лампы. И даже распахнула дверь своей — бывшей супружеской — спальни. Правда, входить туда не стала, боясь настырных призраков. Просто приоткрыла дверь, нащупала выключатель, щелкнула им и попятилась. Теперь дом будет сиять, как маяк, всем странникам, что проезжают мимо по шоссе, точно говоря: «Мы не сдаемся». Нынче этой дорогой почти не пользуются — новая автострада оттянула на себя основные транспортные потоки, что положительно отражается на стоимости недвижимости, но отрицательно — на самоощущении жильцов «Коттеджа»: порой они чувствуют себя обитателями глуши.

Жильцов? Каких еще жильцов? Внезапная смерть — точно моторная лодка, вспарывающая гладь реки. Привычное течение времени нарушается. Пенные кильватерные волны, всколыхнув «настоящее», перемешивают его с «минувшим» и «грядущим».

Цены на недвижимость, деньги, завещания, страховка, документы, сертификаты — мысли обо всем этом лучше отложить на несколько дней. Спешить некуда. Хэмиш, брат Неда, ей поможет. Пока «Кукольный дом» не сошел со сцены, Александра хотя бы что-то зарабатывает своим трудом. Внизу она тоже включила все лампы. Прошла на кухню. Алмаз лежал не в своей корзине, а под столом. На кухне и следует остаться — здесь призраков поменьше. Александра подвинула стул, чтобы чувствовать ногой надежный теплый бок Алмаза, но, как только она уселась, Алмаз отодвинулся. Что ж, у него есть на это право. Он провел несколько часов один на один с мертвецом, без людской помощи. Алмаз наверняка полагает, что она, Александра, его бросила, бросила нарочно. Откуда бедному псу знать о необходимости зарабатывать на жизнь? Его обед сам собой появляется в миске.

На столе, в стеклянной банке, букет — это Эбби поставила, цветы нарвала здесь же, в саду. Лепестки буреют и опадают; должно быть, воды мало, — но, опустив в банку палец, Александра обнаружила, что это не так. Возможно, в доме мертвеца даже цветы вянут прежде времени?

Александра села. Облокотилась на кухонный стол, уронила лицо в ладони. Закрыла глаза. Она и Нед плыли на моторной лодке; широкое-широкое озеро; за лодкой тянулся белый пенистый след, рассекающий глубокие, недвижные воды. В путешествиях они были дружной командой — отличными попутчиками друг для друга. День был ослепительный, настоящий каскад света. Лодка держала курс к берегу с песчаным пляжем и лесом; на дальнем плане возвышалась зеленовато-синяя гора. Внезапно перед лодкой выросла стена мглы: туман. Свет, только что озарявший воду, пляж, лес, гору, растворился во мраке. Лодка замерла, чуть-чуть не дотянув до тумана. Александра осталась в ней, все еще на ярком свету. Она осталась на месте, в оцепенении; а Нед продолжал движение, внезапно устремившись в туман. И вот он уже стоит на берегу, спиной к Александре, с каким-то потерянным, огорошенным видом. Александра увидела, как он пересек полоску песка и понуро побрел в густой, темный лес. Окликнула — не услышал, не оглянулся. Ему уже не помочь. Она знала: спасать его поздно. Даже душа за него не болит. Он теперь — отрезанный ломоть. Видение оборвалось, как обрывается фильм. Александра проснулась — нет, не проснулась, ведь она не спала. Последний кадр накрепко врезался в ее память. Она сама на озере, на свету, озаренная ярким солнцем, — и Нед, уходящий в лес: усталый, смертельно усталый, не получивший ее благословения. Видение было заключено, как в раму, в сияние ее собственной жизни.