Эмили Гиффин - Суть дела

Два дня спустя, держа сложенное в виде палатки приглашение, Вэлери набрала номер Крофтов. Пока она ждала ответа, ее охватила необъяснимая нервозность — светская тревожность, как называл это врач Вэлери, сменившаяся ощутимым облегчением, когда она услышала автоответчик, предлагавший оставить сообщение. Тогда, несмотря на все свои разглагольствования, голосом, взлетевшим на пару октав, она выговорила: «Чарли с удовольствием придет на вечеринку Грейсона».

«С удовольствием».

Именно эти слова она повторяет, когда еще засветло ей звонят, всего через два часа после того, как она оставила Чарли в гостях, вместе с его спальным мешком в виде динозавра и пижамой с рисунком из космических ракет. А не «ожог», «несчастный случай», «скорая помощь» или еще какие-то другие, которые ясно слышит от Роми Крофт, но не может пока осмыслить, натягивая спортивный костюм, хватая сумочку и мчась в Бостон. Она не может заставить себя произнести их, даже когда звонит из машины брату, смутно ощущая, что от этого все станет реальным.

Вместо этого она лишь говорит:

— Едем. Быстрей.

— Куда едем? — спрашивает Джейсон; слышно, как гремит у него музыка.

Когда же Вэлери не отвечает, музыка умолкает, и он снова спрашивает, более настойчиво:

— Вэлери? Куда едем?

— В Массачусетскую больницу... Это Чарли, — с трудом поясняет она, сильнее давя на газ и теперь уже почти на тридцать миль превышая допустимую скорость.

Руки Вэлери, сжимающие руль, вспотели, костяшки пальцев побелели, но внутри она чувствует себя пугающе спокойно, даже когда раз, а затем другой проезжает на красный свет. Она словно бы со стороны наблюдает за собой или за кем-то совершенно чужим. Вот как поступают люди, думает она. Звонят своими близким, мчатся в больницу, едут на красный свет.

«Чарли с удовольствием придет на вечеринку», — снова слышит она свой голос, подъезжая к больнице и отыскивая по указателям отделение скорой помощи. Она не понимает, как могла настолько отвлечься, устроившись на диване — в спортивном костюме, с пакетом приготовленного в микроволновке попкорна — и наслаждаясь боевиком с участием Дензела Вашингтона. Как могла не почувствовать, что происходит в великолепном поместье в Ливерморе? Почему она не прислушалась к своим ощущениям в отношении этой вечеринки? У нее вылетает хриплое ругательство, одно-единственное непечатное слово. Чувство вины и сожаления переполняет ее сердце, когда она поднимает глаза на возвышающееся перед ней кирпичное здание.

После этого все остальное помнится как в тумане — отрывочный набор событий, а не связная хронология. Она будет помнить, как бросила машину у тротуара, несмотря на табличку «Не парковаться», а затем за двойными стеклянными дверями нашла Джейсона с посеревшим лицом. Она будет помнить медсестру, отвечающую за размещение поступающих больных, которая ловко набирает имя Чарли, прежде чем другая сестра ведет их по нескольким длинным, пахнущим хлоркой коридорам к ожоговому отделению Детской скорой помощи. Она будет помнить, как столкнулась по пути с Дэниелом Крофтом и остановилась, когда Джейсон начал расспрашивать у него, что же произошло. Она будет помнить неопределенный, виноватый ответ: «Они жарили суфле с шоколадом и печеньем. Я этого не видел» — и возникший в сознании образ: Крофт, уткнувшийся в блэкберри, любующийся своим парком и повернувшийся спиной к костру и ее единственному ребенку.

Ей не забыть первый, ужаснувший ее вид маленького, неподвижного тела Чарли, который спит после успокаивающего укола, на искусственном дыхании. Ей не забыть его синие губы, разрезанную пижаму и скрытые под ослепительно белыми повязками правую руку и левую половину лица. Ей не забыть пищащие мониторы, гудящий аппарат искусственного дыхания и суетящихся с каменными лицами медсестер. И свое неумелое обращение к совершенно забытому ею Богу, пока она держит здоровую руку сына, ждет, а затем узнает, что Чарли не умрет.

Но чаще всего она будет вспоминать мужчину, который приходит, чтобы осмотреть Чарли где-то в середине ночи, когда худшие страхи Вэлери отступают. Вспоминать, как бережно он обращается с лицом Чарли, обнажая обожженную кожу. Как он выводит ее, Вэлери, в коридор, где поворачивается к ней и медленно, негромко произносит:

— Меня зовут доктор Николас Руссо. Я один из ведущих специалистов мира по детской пластической хирургии.

Она смотрит в его темные глаза и делает выдох, комок внутри распадается, и она говорит себе, что, если бы жизнь ее сына по-прежнему была в опасности, пластического хирурга не прислали бы. С ним все будет хорошо. Он не умрет. Она знает это, глядя в глаза врача. Затем она впервые задумывается, как сильно изменится жизнь Чарли. Эта ночь оставит не только шрамы. Непоколебимо настроенная на защиту сына невзирая на любой исход, Вэлери, словно со стороны, слышит, как спрашивает доктора Руссо, сможет ли он привести в порядок руку Чарли и лицо, сможет ли сделать ее сына снова красивым.

— Я сделаю для вашего сына все возможное, — отвечает он, — но я хочу, чтобы вы запомнили одну вещь. Вы сделаете это ради меня?

Она кивает, ожидая услышать его просьбу не надеяться на чудеса. Можно подумать, она когда-нибудь на это рассчитывала, хотя бы раз в жизни.

Но доктор Руссо не сводит с нее взгляда и произносит слова, которые она никогда не забудет.

— Ваш сын — красавец, — говорит он Вэлери. — Он и сейчас красив.

Она снова кивает, веря и доверяя ему. И только тогда, впервые за очень долгое время, приходят слезы.

Где-то в середине ночи я просыпаюсь — рядом со мной надежное тепло Ника. С закрытыми глазами я провожу рукой по его плечу, потом по голой спине. Его кожа пахнет мылом — Ник, как обычно после работы, принял душ, — и во мне поднимается волна влечения, которую быстро вытесняет более сильная волна усталости. Обычное дело после рождения Руби, и уж конечно, после появления на свет Фрэнка. Я по-прежнему обожаю заниматься сексом с мужем, не меньше прежнего, если такое происходит. Но так уж случается, что сон я теперь предпочитаю большинству других вещей — шоколаду, красному вину, телевизору и сексу.

— Привет тебе, — шепчет он, из-за подушки его голос звучит приглушенно.

— Я не слышала, как ты пришел... Сколько времени? — спрашиваю я в надежде, что сейчас ближе к полуночи, чем к семи часам утра, на которые поставлена автоматическая побудка для детей, с более резким звуком, чем любой будильник, и без кнопки временного отключение

— Два тридцать.

— Пора к дантисту, — бормочу я.

Это пример его забавных диалогов с Руби: «Сколько времени, папа?» На что Ник гримасничает, указывает на свой рот и отвечает: «Два тридцать. Пора к дантисту». Настоящий любимец публики.