Стивен Кэрролл - Комната влюбленных

А сейчас он глядел, как солдаты этой некогда гордой армии бегают взад-вперед, согнувшись в смиренном поклоне, таскают картонные коробки и деревянные ящики, подбирают разлетевшийся по летному полю мусор и бумажки. Вот как начинается оккупация.

Для большинства солдат оккупационной армии это ныла скучная работа, занудная бюрократическая процедура. Волчок последовал за рядовым по бетонной площадке.

Наспех водруженный над одним из ангаров американский флаг совсем промок от осеннего дождя и сейчас резко хлопал на ветру. «Вот так это и начинается, — поймал Волчок. — Вот так безразлично одна страна захватывает другую». За его спиной приземлился самолет. Другой, разгруженный, взмыл в воздух на самом конце взлетной полосы, поднялся над засеянными полями и взял курс на Токийскую бухту.

Ацуги был расположен в двадцати милях от Токио. Волчок и приставленный к нему рядовой сели в ободранный автобус. Порывы холодного ветра врывались сквозь разбитые стекла, так что пришлось поднять воротники шинелей. Машина медленно ползла по скучной равнине между Токио и Иокогамой. Молодой американец время от времени рассказывал про попадавшие на пути достопримечательности. Он чем-то походил на гида, которому пришлось вести экскурсию в почти пустом автобусе. Наконец они доехали до центра Токио и свернули к императорскому дворцу. Солдат указал на огромное шестиэтажное здание, которое совсем не пострадало от бомб. Волчок оторвал взгляд от императорского дворца и обернулся к парню.

Раньше тут была страховая компания «Дай-ичи», сейчас это генеральный штаб, — сказал тот.

Волчок присмотрелся к внушительному серому зданию.

— Вот здесь наш Мак и заседает, — сообщил солдат. Так он запанибрата величал генерала Дугласа Макартура[3].

Удивительно, но центр города почти не пострадал от зажигательных бомб. Некоторые современные здания в окрестностях императорского дворца вовсе не понесли никакого ущерба, и не только потому, что стены их были возведены из прочных кирпичей; Волчок знал, что союзники сознательно стремились сохранить дворец и находившегося в нем императора. Так еще до окончания войны планировалась послевоенная политика.

Улицы понемногу оживали. Тут и там виднелись открытые магазины, порой даже кафе и бары, лотки, с которых торговали лапшой, сладким картофелем, рыбой, куклами и всякими безделушками. Вот разносчик лапши стоит у своей тележки, оглядывается по сторонам и переминается с ноги на ногу от холода. Совсем еще молодой парень, не старше Волчка. На нем форменные армейские штаны, а рубашка и куртка гражданские. Не исключено, что еще полгода назад он воевал на островах. А может быть, всю войну провел на токийских окраинах, смотрел, как горит его город, и ждал прихода завоевателей. Волчку надоело разглядывать прохожих, и он снова повернулся к солдату-американцу, которому, по его прикидке, было лет восемнадцать-девятнадцать.

— Ты откуда?

— Из Монтаны, — ответил тот, глядя в разбитое окно. — Из Батта в Монтане.

— Далеко тебя занесло от дома, — невольно впадая в покровительственный, начальственный тон, сказал Волчок.

— Ну да, тут всем до дома не близко.

— Нравится тебе?

— Да ничего.

— Похоже, не слишком.

— Жутковато тут. Хотя народ вроде неплохой. Очень славные ребята, в лепешку для тебя расшибутся. Непонятно, из-за чего вся эта каша заварилась. — Он покачал головой и стал рассматривать свои руки.

— Ты работу имеешь в виду? — бросил между прочим Волчок.

Парень уставился на него с явно озадаченным видом:

— Вы это работой называете?

Волчок смерил солдата взглядом. Он не совсем понял, был ли это просто невинным вопрос, или его собеседник действительно разозлился. Казалось бы, просто глупенький мальчик, ан нет. Весьма вероятно, что этот самый мальчик с чистой кожей и широко открытыми глазам и, будто вчера из безобидного мира молочных коктейлей и субботних вечеринок на Среднем Западе, по дороге в этот город уже научился убивать. На этой самой островной войне, которую Волчок обозвал «работой», воевали точно такие дети.

— Да уж, действительно идиотское выражение. Прилипает такое, уже не отделаешься.

Парень молча кивнул, а Волчок задумался обо всем том переплетении экономических обязательств, интриг, политических хитростей, человеческих заблуждений, срочных миротворческих миссий и окончательного провала всех дипломатических усилий — о том, что привело мальчика из Батта в Монтане под стены дворца японских императоров.

Но вот Волчок очнулся от задумчивости: их автобус выехал наконец на широкую дорогу, что вела в казармы ЙоЙоги-парка. Это были ряды покривившихся времянок, которые больше напоминали старые консервные банки, а не дома. Волчок произнес про себя: «Ниссенские хижины»[4] — в Англии во время войны они были почти на каждом шагу, и, увидев их сейчас, он почувствовал себя почти дома.

Солдат провел Волчка к отведенной ему времянке.

— Добро пожаловать на Вашингтонские высоты! — ухмыльнулся он, протягивая руку.

Волчок пожал ее, поблагодарил и долго смотрел вслед, пока парень целеустремленно шел по направлению к автобусу. Потом взял сумку и вошел в свой новый дом.

Как-то вечером, неделю спустя, Волчок пошел прогуляться по тому, что когда-то называлось районом Шибуя. До войны тут был оживленный жилой квартал, многочисленные рестораны и чайные домики не знали отбоя от посетителей, по улицам туда-сюда сновали битком набитые трамваи, а в них сидели горожане, приехавшие за покупками или в гости. Теперь все это было стерто с лица земли, только то там, то здесь в небо впивалась какая-нибудь развалина. Ночь выдалась безветренная, ни один фонарь не освещал кромешного мрака. Над Токио висело молчание. В этот час тут не услышишь ни звона трамвая, ни рева автомобильного мотора, только с побережья доносится далекий гул транспортных судов.

Волчок остановился возле одинокого дверного проема среди кучи развалин, дверь вела в никуда… Он взялся за ручку и распахнул дверь: вместо крыши и стен — одно лишь звездное небо.

Странная картина так поразила Волчка, что, не дойдя до конца улицы, он еще раз обернулся на осиротевшую дверь. Он шел вдоль трамвайных рельсов и вслушивался в стук собственных шагов, а потом вдруг остановился.

Уму непостижимо, откуда он тут взялся? Может быть, чудом пережил бомбежки и всеобщее разрушение. Так или иначе, это был самый настоящий ресторан посреди руин и пустырей. Над низким крыльцом висели флажки с названием заведения, а у входа виднелся красный фонарь — непременный атрибут недорогой харчевни. Матовые стекла не позволяли толком разглядеть интерьер, но внутри было явно чисто, светло и, что немаловажно, тепло.