Lizage - Проклятие клана Монтгомери

Однажды утром мы купили продукты на воскресном базаре и шли домой пешком с бумажными пакетами в руках. Словно между прочим, Роберт сказал, что его родственники приедут погостить в Нью-Йорке пару дней: дед Рэндольф и Джейми, младший брат.

"Ты ведь не против, Мадлен?", — спросил он с улыбкой, не оставляя мне шанса рассердиться. Я лишь перехватила пакет с фруктами и подняла повыше, чтобы стало легче нести.

Дед оказался джентльменом лет семидесяти пяти, с красиво поставленным голосом, отличными манерами и не по возрасту цепким взглядом, который, казалось, подмечает все твои постыдные мысли, даже когда стараешься думать о хорошем. Рэндольф не был похож на полуодичавшего жителя лесов, каким описывал его мой жених. Все выходные он ходил в безупречно сидящем светло-сером костюме, в ресторанах обсуждал оттенки букета калифорнийских вин, во время вечерней прогулки по городу советовал Роберту, как выгоднее вложить небольшие суммы на бирже. Он открывал передо мной двери и отодвигал стулья, заставляя Роберта смущаться и краснеть.

Что касается Джейми, тот выглядел, как подросток из американской глубинки во второсортной голливудской комедии. Низкорослый, с пухлыми щеками, заметным животиком и бочками, которые не скрывала даже очень просторная футболка. Его лицо и шея в первый же день обгорели на солнце, в нелепых оттопыренных ушах всегда торчали наушники с громкой музыкой. За выходные он не перекинулся с нами и парой слов. Иногда я ловила его бесстыжие взгляды, обращённые на мою грудь.

Оба они пугали меня. Дед — чрезмерной галантностью и недобрыми намёками, сквозившими в разговоре, словно дуновения ледяного ветра в летний полдень. Внук — откровенной подростковой грубостью и тёмными желаниями, таившимися в омуте его созревающей натуры.

Я помнила прогулочный катер, на котором мы плыли до острова Свободы. Роберт говорил по телефону, облокотившись на поручень у кормы. Я старалась не сутулиться и выглядеть непринуждённо в тонком летнем платье на бретельках и шёлковом платочке на шее, повязанном ассиметрично. Рэндольф курил сигару, выпуская в сторону залива сладковатый терпкий дым.

Джейми сидел на самом солнцепёке, боком к нам. Он ел подтаявшее мороженое в вафельном рожке, ванильное с шоколадной крошкой. Липкая кремовая жидкость стекала по пальцам, он слизывал ее, покачивая головой в такт музыке, игравшей в наушниках.

Меня учили с детства, что каждое живое существо на планете несёт божью искру, а я не вправе никого осуждать. Но чёрт возьми, этому парню мороженое совсем ни к чему. Я чувствовала тайное, постыдное превосходство. В моей жизни был порядок, самоконтроль и четкие цели. В душе я смеялась над младшим братом Роберта, этим безнадёжным малолетним неудачником.

Старик Рэндольф затушил сигару и посмотрел на меня своим взглядом, пронизывающим насквозь.

— Я обязан предупредить вас, Мадлен, — сказал он медленно, с жёстким новоанглийским выговором, — и прошу вас, не поймите меня превратно.

Я вскинула на него взгляд, пытаясь понять, куда он клонит.

— Вы очаровательная молодая женщина, — сказал он, — умная, практичная, целеустремлённая. Уверен, у вас всегда хватало поклонников. Будь я сам лет на пятьдесят моложе, не задумываясь, начал бы ухаживать за вами. Но к сожалению, жизнь диктует свои правила. Вам лучше держаться подальше от нашей семьи.

В моей голове пронеслись сотни ответов — дерзких, остроумных, уничижительных. К несчастью, я с детства привыкла уважать старших, какую бы обидную чушь те не несли.

— Почему вы говорите мне это? — спросила я.

— Хочу уберечь вас, — сказал Рэндольф, — от величайшей ошибки вашей жизни. Поверьте человеку, который похоронил трёх жен и собственного сына. Ни одна женщина за девять поколений не жила долго и счастливо в особняке Монтгомери. Мы не в силах отменить родовое проклятие, наш удел оставаться холостяками и заводить детей на стороне. У поместья уже есть хозяйка.

— Кроме того, — добавил он, — боюсь, Роберт для вас не лучшая пара.

Если бы не его преклонные года, клянусь, я влепила бы старому безумцу пощечину. Я была влюблена, в упор не видела всех недостатков своего избранника, с которыми позже научилась мириться. Дед Рэндольф казался мне самым бестактным существом в мироздании.

— Роберт взрослый человек, — сказала я, — давайте предоставим ему самому решать, с кем делить собственную жизнь.

Он хотел возразить, но к моей превеликой радости, тот, о ком мы говорили, убрал телефон и направился к нам с дежурной ослепительной улыбкой.

Я так и не узнала, почему Рэндольф завёл тот разговор. Перерыла море ссылок в интернете, часами читала о старинных родовых проклятиях, но ни на шаг не приблизилась к ответу. А возможно, мне нравилось считать себя смелой, современной женщиной, готовой бросить вызов древним поверьям. Меня влекла тайна, окружавшая семейство Монтгомери, о которой Роберт наотрез отказывался говорить. Но вместе с тем, я не поддавалась унынию, уверенная, что этот милый дом примет меня как родную, стоит лишь переступить его порог.

Мы ехали в полном молчании, под шум дождя и размеренное тарахтение мотора. Я слишком погрузилась в воспоминания о прошлом, слишком жалела себя, чтобы заметить настроение попутчика. Что-то напугало Джейми, хотя он старательно изображал спокойствие, доказывая самому себе и мне, что способен вести машину ненастным, полным мрачных совпадений вечером, не сбавляя скорость на знакомых ему с детства, но оттого не менее крутых поворотах.

На главной улице захолустного городка, мокрой и безлюдной, несмотря на ранний вечер, я попросила остановиться возле единственного открытого заведения, то ли бара, то ли закусочной. После четырёх с половиной часов в дороге мне позарез нужно было в дамскую комнату, не говоря уже о том, чтобы привести себя в порядок перед визитом в родной дом жениха.

Старомодная неоновая вывеска отражалась в мокром асфальте парковки пляшущими розовыми пятнами. Мои туфли гулко стучали каблуками, когда я вошла вслед за Джейми в небольшой зал. Темноволосая женщина средних лет настороженно улыбнулась из-за стойки. Я попросила кофе, без сахара, побольше молока, и направилась в уборную. Джейми заказал "как обычно" и попробовал позвонить эвакуаторам.

Выглядела я ужасно, словно курица, которую вытащили из супа, оживили и вернули на птичий двор. Тщательно нанесённый макияж потёк от дождевой воды, оставив под глазами чернильные пятна. Синее платье-футляр липло к телу, подчёркивая грудь, о которой мама всегда сокрушалась, что она крупновата, и обязательно отвиснет к моему тридцатилетию. Её пророчество грозило сбыться лишь через два года, но уже сейчас я подбирала одежду, стараясь не привлекать внимания к тому, чем меня обильно одарила природа.