Людмила Бояджиева - Салон "Желание"

Так вот, Зинаида Константиновна, в самом деле, здорово напоминавшая актрису Лию Ахеджакову, так же, как многие ее героини, активно прибегала к понятию «справедливость». Чаше всего, в сопровождении вопроса: «Где же она?» На справедливости машинистка редакции многотиражной советской газеты зациклилась после Перестройки, в результате которой газета развалилась и ей пришлось встроиться в коммерческую структуру. Поначалу справедливость торжествовала. Зинаиде Константиновне, удалось даже заработать на сильно в те годы дорогой компьютер, спешно вытеснявший печатные машинки. Но и частное издательство, и коммерческий банк, в который были вложены с целью огромного прироста скромные сбережения Беляевых, смахнули экономические преобразования. Теперь безработная машинистка сидела в крошечной двухкомнатной квартирке на окраине спального района, шуршала клавишами совершенно состарившегося компьютера, заполняла пепельницу окурками неизменной «Явы» и слушала радио «Свобода». При этом возмущенно комментировала сообщения, часто употребляя слово «справедливость».

Что и говорить, присутствия справедливости в жизненном процессе этого чрезвычайно профессионального работника и абсолютно честной женщины не наблюдалось. Не проявила себя справедливость и судьбе дочери, которой она, отдохнув на матери, должна была бы уделить повышенное внимание. Куда там! Тот же вариант: без мужа, с ребенком, одиночка в хронической нищете. Ну и что, что владеет иностранными языками и чрезвычайно эрудированна в вопросах эпохи Возрождения. Работы–то нет. Либо место приличное, люди хорошие, но денег почти или вовсе не платят. Музеи, библиотеки, творческие организации. Либо платят, но не понятно за что и на долго ли. Вернее, понятно, конечно — за молчание в грязных делишках. Такие добром не кончают.

— И твоего Буртаева скоро грохнут. Помяни мое слово, — пророчила Зинаида Константиновна, подытожив рассказ дочери о неожиданной встрече на базарчике, о шикарном автомобиле, дорогой одежке, толстом бумажнике вернувшегося «американца». — Удивляюсь, как он до сих пор еще цел, мерзавец.

— Мам, моя личная история не имеет отношения к его человеческим и деловым качества. Я сама не захотела ни о чем говорить Игорю. Ни тогда, ни сейчас, — тихо проговорила Саша, мысленно затыкая уши: было понятно, какой шквал негодования вызовут у матери ее слова. И буря последовала.

— Как это не имеет отношения?!!! — вскочила, отшвырну стул, Зинаида Константиновна. — Так, значит, ты ему сама не сказала! А почему? Почему, спрашивается? А потому что знала, какой будет реакция. Знала, что этот проходимец бросил бы тебя беременную! Да, бросил бы! Бросил!

Саша зажала ладонями уши. Сколько раз она уже слышала это. Слава богу, хоть сейчас не в присутствии дочки. Нет, не бросил бы он. Не оставил. И все сложилось бы совершенно иначе…

…Игорь Буртаев учился на четыре класса старше в их языковой сецшколе и был самым заметным ее героем. Они жили в одном доме, неподалеку от универмага «Москва». Только Буртаевы в отдельной трехкомнатной квартире, а Беляевы в комнате коммуналки, за которую впоследствии и получили апартаменты в Коньково. Один двор, одна школа, и больше ничего общего.

Саша не входила даже в круг тайных поклонниц Буртаева и, честно говоря, не до увлечений ей было. Тренировки на катке, французская школа с прицелом на медаль и поступление в университет — одна мечта — выспаться. Она заканчивала выпускной класс, а Игорь Баумановский институт, когда случилось это. Был яркий, ветреный март, с крыш текло, в лужах сияло ярко–голубое небо вперемешку с серыми тающими льдинками. В такой день хорошо быть семнадцатилетней, легконогой, румяной, возвращаться домой с финала городских соревнований, получив «серебро» и прижимая к груди хрустящий целлофан с большущим букетом остроморденьких алых тюльпанов. Огромная, продувная арка, ведущая во двор, свирепствовала в тот день сверх всякой меры — сквозило и несло как в аэродинамической трубе. Заслонив лицо пушистым воротником, Саша шагнула в пронизывающий поток, зажмурилась и… оказалась в чьих–то объятьях. Он столкнулся с ней, энергично двигаясь навстречу, подстегнутый ветром и каким–то ликованием, нахлынувшим с утра. Ухватил в охапку вместе с тюльпанами, испуганным сиянием глаз, весенней свежестью и летучей паутиной выбившихся из–под шапочки прядей. Так они простояли долго–долго в вихре, несущем ледяную капель, обломки солнечного света, весенние заряды юной, пьянящей радости…

Потом, став самыми близкими на свете людьми, любили вспоминать тот день.

— Я замерла, как заколдованная! Как будто впервые увидела тебя. Увидела сразу своим, необходимым. Да, да! Может, я всегда была влюблена в тебя? От самого рождения?

— Это я впервые тебя увидел! Фантастика. Шапочка пушистая, тюльпаны, ножки в белых сапогах — длинные, стройненькие, какие–то танцующие. Вся — сплошной трепет и праздник. А глазища! Распахнутые, огромные! Ты знаешь, Шушундра, какие у тебя глаза? — он набрасывался с поцелуями, щекоча губами закрытые веки. — И вот мне, везунчику, выпало счастье видеть это чудо всю свою жизнь…

Глаза у Александры Беляевой, и правда, были особенные — круглые, синие, в лучиках длинных прямых ресниц, они светились, сияли, расплескивали радость, озаряя лицо и преображая все вокруг. Они умели превращать чепуху в драгоценности, будни в праздник. Но бархатные карие брови часто сходились на переносице, пряча взгляд, как туча солнце.

Для Игоря глаза Саши сияли всегда. Их любовь, вспыхнувшая мгновенно и ярко, приняла сразу же характер жаркой страсти. Период поцелуев в подъездах быстро перешел в постельный этап. Благо, Зинаида Константиновна часто уезжала в Быково к болевшей двоюродной сестре, оставляя квартиру во владения влюбленным. Словесная радуга взаимной очарованности осеняла слияние жаждущих друг друга тел, придавая любви вкус явления совершенно уникального. Они были созданы друг для друга, бесконечно благодарили судьбу за подаренную им встречу и строили планы совместного (а как могло быть иначе?) будущего. Вот закончит Саша школу, поступит в институт, а Игорь получит отличное распределение. В эпоху экономических преобразований спрос на профессионалов, умеющих считать деньги, повышенный. Планы строились долгосрочные, включавшие и гипотетическую кандидатскую диссертацию Саши, которую она непременно защитит по эстетике эпохи Возрождения, как пророчил веривший в ее научное будущее педагог Соболев.

Сашу совершенно не тошнило, у нее даже сохранились месячные и она, наверно, обнаружила бы беременность по выросшему животу, если бы не спохватилась Ларка.