Десять месяцев (не)любви (СИ) - Монакова Юлия

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Что привело его домой? К кому он ехал — или от кого бежал? Илона в отчаянии понимала, что совершенно ничего не знает о нём, но при этом страстно желала узнать, увидеть, понять — каким он стал.

Первого сентября ей позвонила Муся. Вообще-то, конечно, не Муся, а Мария Андреевна Савицкая — секретарь филологического факультета. Но вся кафедра звала её исключительно Мусей, такая она была полненькая, жизнерадостная и румяная.

Муся перманентно находилась в поиске спутника жизни, поэтому каждый новый мужчина, оказывающийся в поле её зрения, немедленно рассматривался как потенциальный кандидат в мужья, и она даже не особо пыталась это скрывать. Вероятно, по этой причине Муся до сих пор не была замужем, хотя уже попала в злополучную возрастную категорию “если вам немного за тридцать”.

— Видела я сегодня нашего нового доцента… — сообщила Муся загадочным тоном. Илона с трудом справилась с дыханием и переспросила как можно рассеяннее:

— Громова?

— Громова, кого ж ещё. Правда, мельком… Астаров тут же увёл его в деканат, увиваясь вокруг него, как виноградная лоза.

— Хочет очаровать, — фыркнула Илона. — Это манера у него такая с новыми людьми.

Впрочем, не только с новыми — Астаров был любезен абсолютно со всеми. Он частенько с улыбочкой отчитывал Илону за то, что её студенты плохо знают русский язык. “Занятия поручены вам… ммм… следовательно…” Следовательно — что? Она виновата в том, что эти остолопы доучились до пятого курса и не умеют писать “папа-мама”?! Ведь уже на вступительных экзаменах видно, кого они принимают. В сочинениях по двадцать-тридцать ошибок, а Астаров широким жестом ставит четвёрку — “за общую одарённость”. А ей потом мучиться с этими одарёнными и быть за них в ответе… она же преподаватель русского языка.

Поняв, что пауза слишком затянулась, Илона спохватилась, что Муся ждёт от неё естественного в этой ситуации любопытства, и быстро спросила:

— Ну, и… какой он, этот Громов? Как тебе показался?

— Интере-е-есный мужчина, — протянула Муся многозначительно. — Такой, знаешь… с драмой в глазах.

Вот ещё, выдумала какую-то драму… наверное, любовных романов перечитала, с досадой подумала Илона, а вслух невозмутимо заметила:

— Может, у него просто расстройство желудка.

— Ну тебя! — обиделась Муся. — Очень умный, но печальный взгляд.

Да, Илона прекрасно помнила, как Марк умеет смотреть — казалось, заглядывая тебе прямо в душу… Она как наяву увидела перед собой его внимательные серые глаза, обрамлённые на зависть длинными, пушистыми ресницами, отчего складывалось слишком уж милое общее впечатление. Этакий бесхитростный взгляд наивного ребёнка… Но между тем, какой-то дух противоречия упрямо побуждал её сейчас обесценивать все неоспоримые достоинства Марка перед Мусей.

— Умный и печальный взгляд, как у собаки? — иронично осведомилась она.

— Фу такой быть, — слышно было, как Муся надулась. — Вот выздоровеешь, придёшь и сама увидишь. Уверяю, ты останешься от него в полном восторге!.. Все наши тётки пищат в экстазе. Кстати, когда ты планируешь воскреснуть и вернуться в родной коллектив, чтобы продолжать истязать бедных студентов?

— Да думаю, денька через два появлюсь, — откликнулась Илона, вздохнув. Не может же она, в самом деле, вечно прятаться…

Кафедра филологии располагалась на втором этаже. Поднимаясь по лестнице, Илона тщетно старалась справиться с бешено колотящимся от волнения сердцем. Подойдя к белой двери, она дышала так тяжело, будто только что пробежала марафон. Господи, только бы Марка там сейчас не было… или нет, наоборот, пусть будет, лучше уж сразу… ожидание и неизвестность её просто убивают. А если и нужно от чего-то обороняться, то только от самой первой минуты.

Марк был на кафедре.

Илона не знала, куда девать глаза, и краска всё-таки обожгла щёки. Пялиться в открытую неудобно, избегать его взгляда — подозрительно… А ещё терзала дурацкая фольклорная ассоциация: она только что отворила дверь в запретный “мёртвый” мир, куда ни в коем случае нельзя входить… “По несчастью или к счастью, истина проста: никогда не возвращайся в прежние места. Даже если пепелище выглядит вполне, не найти того, что ищем, ни тебе, ни мне…”*

Астаров немедленно представил их друг другу со всей церемонностью.

— Марк Александрович Громов, наш новый доцент… А это Илона Эдуардовна Саар, преподаватель современного русского языка.

Она, наконец, решилась и посмотрела на него открыто… и сразу же узнала эти серые глаза, этот внимательный взгляд, словно и не было никакой разлуки, и перед ней — всё тот же двадцатилетний Марик, до отчаяния похожий сам на себя… вот только морщинки в уголках глаз и чуть загрубевшее, больше не такое мальчишеское, лицо свидетельствовали о том, что прошло уже немало лет.

— А мы с Илоной… Эдуардовной давно знакомы, — произнёс Марк с улыбкой.

Голос… оказывается, она совсем забыла его голос. Как же приятно он звучит, хочется просто зажмуриться и замурлыкать, как разомлевшая на солнышке кошка. Можно себе представить восторг студенток, когда этим самым потрясающим голосом он читает им лекции…

На кафедре воцарилась удивлённая тишина. Илона успела перехватить ошарашенный и одновременно обиженный взгляд Муси, в котором явственно читалось: “Мне-то ты могла сказать, что вы знакомы?!”

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Мы были соседями по дому, — пояснил Марк всем присутствующим, точно извиняясь за то, что они с Илоной утаили сей факт биографии от коллег. — Правда, уже очень и очень давно…

— Когда деревья были большими**, - робко улыбнулась она в ответ.

___________________________

*Строки из стихотворения Геннадия Шпаликова

**”Когда деревья были большими” — советский художественный фильм-драма Льва Кулиджанова, эта фраза обычно используется в контексте воспоминаний о детстве.

Полина

Университетские коридоры встретили Полину тишиной и покоем — первая пара была в разгаре. Здесь раполагалось филологическое крыло, и “сомнительный” факультет, как видно, принимал своё дело всерьёз. Сквозь плотно закрытые двери аудиторий доносились приглушённые голоса лекторов, навевая умиротворение и надёжность, вселяя в студентов уверенность в выбранной ими профессии и в завтрашнем дне.

Девушка поднялась на второй этаж, решительно намереваясь попросить заведующего кафедрой отдать ей черновик своей работы. Не хотелось ударить лицом в грязь перед новым доцентом, поэтому она планировала ещё раз внимательно перечитать сделанные ею наброски и внести необходимые исправления.

Астаров, к счастью, оказался на кафедре. В данный момент он сидел рядом с русичкой Илоной Саар и, судя по удручённому виду этой милой женщины, читал ей вслух Изборник Святослава или, быть может, Ипатьевскую летопись.

Этот молодой учёный полностью посвятил себя исторической грамматике, и больше его не волновало, похоже, абсолютно ничего. Вот, должно быть, славно-то ему живётся — никаких забот о презренно-бытовом, бренном, насущном… Астаров даже не вспомнил, куда задевал Полинину папку. И вообще он очень удивился тому, что студентка Кострова ещё в начале первого семестра столь обеспокоена судьбой своей дипломной работы.

— Сейчас, подождите… ммм… право, совсем вылетело из головы, куда я её положил… — бормотал он, вороша бумаги на столе. — Знаете что, зайдите лучше попозже… на перемене, я ещё раз хорошенько везде посмотрю.

— Вы только Громову не отдавайте мою работу, Максим Павлович, — встревоженно попросила Полина. — Там многое нужно переделать, и я не хочу, чтобы он даже начинал это читать.

Илона Эдуардовна уронила карандаш на стол. Тот покатился к краю, но преподавательница успела поймать его, улыбнулась и вмиг похорошела. Вообще, было в ней сегодня что-то непонятное, загадочное, она словно светилась изнутри… Полина засмотрелась на её сияющие золотые волосы и опущенные ресницы и чуть не забыла, зачем пришла.