Чужая — я (СИ) - Гейл Александра

— Ты права, Карен. И тем не менее Тиффани уже не ребенок. По закону она решает, возвращаться ли в колледж на оставшееся от семестра время. Я запретил ей заниматься самостоятельным расследованием, но на большее ни ты, ни я повлиять не можем.

Досадливо хлюпнув носом, совсем как маленькая, я тихонько иду в свою комнату и плотно прикрываю дверь. Посреди кровати валяется мой мобильный и листок бумаги с зачеркнутыми цифрами. Каждый день я начинаю с того, что перебираю четырехзначные последовательности в поисках кода разблокировки. Пять попыток — пауза. Три попытки — пауза и так далее. На сколько хватит терпения. Нужно перебрать всего-то десять тысяч вариантов. Пока что получилось обработать триста. Благо свободного времени у меня нынче много.

Вздохнув, я падаю на кровать и устало закрываю глаза. Этот день меня ужасно измотал. Поворачиваю голову и вижу на стене мотивирующие лозунги, визуализации института, фотографию значка колледжа.

Я явно верила в силу позитивного мышления.

Эти листки провисели на стене целый год после того, как выполнили свое предназначение.

С тех пор, как поступила, я не удосужилась заняться своей комнатой. А ведь провела здесь целое лето.

Мама права: что-то случилось. Меня-ее перестали интересовать вещи, которые раньше казались важными. Эта комната очень… характеризующая. Школьные фотографии, книги по праву расставлены по линеечке, в алфавитном порядке, над столом полка с любимыми фильмами, постер Lorde на стене — ее музыка звучит в машине отца, днем на кровати сидит плюшевый медведь в окружении клетчатых подушек. Здесь все несет в себе отпечаток личности Тиффани Райт — той девушки, которой я-она была до колледжа. А вот после — тишина. Еще бы мама не переживала.

Я поднимаюсь на колени на кровати и снимаю со стены листовки колледжа, но едва успеваю положить на стол, как слышу:

— Тиффани, дорогая, открой, пожалуйста.

На пороге мама с подносом в руках. Принесла мне традиционное теплое молоко и печенье как повод к разговору. Приходится отойти и пропустить ее внутрь. Мама ставит поднос на мой стол, неодобрительно сдвигая им только что брошенные мной как попало листовки. Одна соскальзывает и падает на пол.

— Я прошу тебя, подумай еще раз, — жалобно начинает мама, заламывая руки. — Папа рассказал мне о твоих опасениях, но ты всегда можешь сменить колледж, уехать туда, где никто не будет тебя знать и…

— Нет, — качаю я головой упрямо. — Американская ассоциация юристов никогда не выдаст лицензию наркоманке и самоубийце!

— И не надо, есть множество других прекрасных профессий. Ты должна понимать, что я не считаю правильным рисковать собой. Ты ведь даже не можешь быть уверена, что не спрыгнула сама, — ее голос твердеет. — Мы приняли решение не оплачивать тебе следующий семестр.

Готова поделиться своим наблюдением: я пошла в мать. Она тоже прекрасно знает, как добиться своего. И схема у нее прекрасная, рабочая. Ласковые слова, переходящие в железные аргументы и, наконец, — бах! — ультиматум.

— Я могу быть уверена. Абсолютно. Но с вашим решением я спорить не могу, а это значит, что у меня еще меньше времени, — вздыхаю я, ничуть не удивленная таким решением. Мама мрачнеет, ожидая удара. — Получается, мне нужно ехать в колледж завтра же.

— Тиффани, постой. Врачи…

— Сказали, что мне нельзя на занятия — это так. Но заселиться в общежитие я могу. Вдруг друзья что-нибудь расскажут, и я, наконец, вспомню, что сподвигло меня спрыгнуть с крыши. Конечно, кроме наркотиков и прочего разврата, который мне приписывают. И в который ты веришь как в господа нашего Иисуса.

— Тиффани! — ахает она. Что? Начнет уговаривать и причитать? Оборачиваюсь и выжидательно смотрю на маму. — Ты не получишь ни цента, — огорошивает она.

Ушам своим не верю!

Картинка начинает складываться. Если меня-ее и раньше дергали за эту ниточку, то я-она обязана была искать дополнительный источник дохода. Так, пожалуй, недолго вляпаться. Но есть и плюс: если мне-ей не давали денег, то и наркотики взять неоткуда.

Мама смотрит на меня с предвкушением. Ждет, что я буду кричать и возмущаться? Но я не буду. Должно быть, когда-то так и делала, но явно не в последний год. Вот почему она в таком бешенстве: в школе она контролировала меня-ее именно таким образом. Вот почему я не нашла в своей комнате ни одной кредитной карты! Хорошая Тиффани — держи монетку. Плохая Тиффани — отдай обратно. Но с некоторых пор что-то изменилось! И сейчас мама проверяет, сработает ли налаженная годами система подавления. 

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ Вот почему она заливалась соловьем во время семейных ужинов: пыталась протянуть ко мне свои невидимые ниточки снова. Связать этим семейным обожанием по рукам и ногам. А когда не вышло — вернулась к проверенным методам.

— У тебя все? — спрашиваю. — Мне нужно собрать вещи.

Я стараюсь думать о том, что так даже лучше, что теперь папа точно не сможет требовать от меня безвылазного сидения в общежитии, но злые слезы все равно обжигают глаза. Разве родная мать не знает, что я от своего не отступаю? Тем не менее, стоит мне выйти из больницы, она лишает меня денег на расходы, вынуждая искать работу. При том, что где-то ходит мой убийца.

Смахнув слезы, я раздраженно хватаю упавшую листовку и… натыкаюсь взглядом на записанный на обратной стороне номер телефона. Что это? Сколько бы я ни говорила о том, что нужно узнать правду, сердце начинает биться в горле. Это ниточка к моему падению — я это чувствую так же необъяснимо, как свое отношение к родным. В руках сам собой оказывается телефон Хилари. Минуту я взвешиваю все за и против. Но понимание, что кроме родителей и сестры мой новый номер известен только детективу, который допрашивал меня сразу после пробуждения, чтобы закрыть дело насовсем, перевешивает. Никто не узнает, что звонила именно я.

Пока не успела передумать, я набираю номер и с трудом подавляю стон, потому что абонент не обслуживается. Вздохнув, бросаю телефон на кровать и начинаю просматривать остальные листы в поисках других подсказок или зацепок. Вдруг и там что-то написано? Но нет. Они пустые.

Что это за цифры? Существует вероятность, что я-она звонила в колледж и быстренько записала продиктованный номер человека, который может ответить на вопросы, но тогда почему не подписала именем?

Или я записала этот номер, чтобы ни в коем случае не потерять, потому что он крайне важен?

Странная мысль посещает совершенно внезапно: эти цифры ничем не хуже других. Я хватаюсь за свой телефон и ввожу в качестве пин-кода разблокировки экрана последние четыре цифры с листка. Дисплей загорается, и что-то внутри меня вздрагивает. Чем бы он ни был, этот номер очень и очень важен. И он больше не отвечает.

Я слепо гляжу на усыпанный разномастными оповещениями телефон и чувствую, что упустила что-то очень-очень важное. Я хочу это вспомнить, действительно вспомнить — впервые. Потому что мое незнание отдается необъяснимой пустотой внутри.

Поздно ночью, когда я уже ложусь спать, ко мне в дверь тихонько царапается Хилари. Сестренка смотрит исподлобья, ну точно дикий зверек — это знакомо, но я приветливо ей улыбаюсь и приглашаю пройти.

— Мама сказала, что ты собралась уехать. И что не уедешь, потому что она не дала тебе денег.

— С тобой она делает то же самое? — спрашиваю, озаренная внезапной догадкой.

Хилари неуверенно поводит плечом, протискивается, наконец, в двери и плотно закрывается.

— Вот, — говорит она, протягивая мне ладошку с зажатой в ней стодолларовой купюрой. — Чтобы доехать до Ньютона.

Отбросив крем, которым собиралась намазать руки, я приглашающе откидываю одеяло. Хилари мнется пару мгновений, но все-таки осторожно забирается в кровать вместе со мной. Некоторое время мы лежим, глядя в потолок.

— Спасибо тебе за подсказку про Ньютон.