Грязная жизнь (ЛП) - Аврора Белль

Она сглотнула и сморгнула слезы. Лекси крепче вцепилась в свой животик, ее пальцы сжали материал ночнушки.

— Я тоже плохая мать.

С тяжестью на сердце я наблюдал, как слезы катились по ее щекам.

— Ты хочешь этого ребенка?

Она открыла рот, но слова так и не вышли. Несколько раз повторив шёпотом, она, наконец, выдавила из себя:

— Не знаю.

Существовал прекрасный способ узнать, хочет ли она ребенка. Это было жестоко, но мне нужно было сделать это. Я должен был узнать. Я тихо произнес:

— Ладно, слушай, я знаю одного парня, я поговорю с ним.

Лекси моргнула.

— Что?

Я пожал плечами.

— Я не осуждаю тебя, Лекси. Знаю, что по сроку уже поздно, но, как и сказал, я знаю нужных людей… — Я положил свою руку на ее. — Сделают так, будто этот ребенок никогда и не существовал.

Она отстранилась от меня, будто мои слова обожгли ее. Ее грудь тяжело вздымалась, выражение лица стало ожесточенным, глаза дикими, и Лекси совершенно спокойно прошептала:

— Так, будто ребенок никогда и не существовал?

Тогда-то я мог улыбнуться. Я хотел, но не стал. Вместо этого, приподняв бровь, ответил:

— Ну, или отдадим на усыновление. Как угодно.

Обняв себя покрепче, она выдохнула:

— Нет. — Затем громче произнесла: — Нет! Это мой ребенок. — Затем опять тише, но в тысячу раз болезненнее: — Это мой ребенок. Наш ребенок. Этот малыш все, что у меня от него осталось.

Этого было достаточно. Я вытянул руку и приподнял ее подбородок, чтобы Лекси встретилась со мной взглядом.

— Докажи, что хочешь этого ребенка. — Ее взгляд смягчился, и я увидел в нем страх. Но насколько я знал, страх был лучше отрицания. Я легонько покачал ее подбородок. — Тебе нужно жить. Если не для себя, то для ребенка. Этот ребенок — дар, но тебе необходимо заслужить его, Лекс. Я понимаю, что Твитча нет рядом, но этот малыш нуждается в тебе.

От упоминания о моем лучшем друге, Лекси потеряла ту крошечную силу, которую поднакопила. Она тихо захныкала, ее тело стало вялым под моим прикосновением. Я решил надавить сильнее.

— У твоего малыша не будет папочки. Ему нужна его мамочка. — Я отпустил ее, и Лекси упала обратно на подушки своей стерильной, неудобной больничной койки. Ее тихий, душераздирающий плач был ножом в моем сердце, потому что я понимал, что у нее просто нет энергии плакать сильнее. Я попытался подбодрить ее. — Можешь это сделать, Лекс? Сможешь ухаживать за собой, убедиться, что у твоего малыша есть человек, на которого можно положиться?

Внезапно она подняла на меня взгляд, устало моргнула и тихо спросила:

— Думаешь, это мальчик? — Свободной рукой она начала поглаживать крошечную выпуклость на животе. — Я тоже думаю, что это мальчик. Как только узнала о беременности, сразу так подумала.

Я принял это за хороший знак. Ни одна женщина, настроенная на аборт, не хотела бы говорить о таких вещах. Я тепло улыбнулся ей.

— Я так думаю, крошка. У тебя в животе маленький мальчишка. — Моя улыбка превратилась в ухмылку. — И зная Твитча и его упертость, ребенок будет его копией. Бедный малыш, у него даже выбора не было.

Намек на улыбку осветил лицо Лекси.

— А если это девочка?

Я щелкнул языком.

— Мне тебя жаль, женщина. Если внутри растет малышка, которая хоть вполовину так красива, как ее мама… — Я отклонился на спинку стула и тяжело выдохнул, качая головой. — Черт. Этого достаточно, чтобы свести с ума. Повезло, что Твитч не будет провожать ее на первое свидание.

В ту секунду, как слова вылетели из моего рта, я хотел забрать их назад. Проглотить, пока они все еще висели в воздухе. Мой желудок сжался, страх наполнил меня. Я чувствовал себя первоклассным ублюдком.

Но, к моему удивлению, полуулыбка Лекси превратилась в настоящую улыбку, которую я не видел с тех пор, как Твитч умер. Она рассмеялась, прежде чем вздохнула.

— Так приятно говорить о нем. Все кругом так боятся проронить хоть слово о нем. Иногда я думаю, он плод моего воображения.

Я скривил губы.

— В разговорах об умершем нет ничего страшного.

Она вытянула ко мне дрожащую руку, я на полпути встретил ее, нуждаясь в этом внезапном контакте. Мы какое-то время оставались в таком положении, пока ее пальцы не сжали мои.

— Юлий?

Мой голос был скрипучим от усталости, я моргнул, затем спросил:

— Что, крошка?

Ее слова, произнесенные шепотом, звучали больше как просьба, а не как вопрос:

— Ты убедишься, что малыш узнает о нем? Все хорошее?

И в этот момент я убедился, что с Лекси все будет хорошо. Камень упал с плеч.

— Да, Лекс. Я смогу это сделать.

— Земля вызывает Юлия. Прием? Кто-нибудь есть тут? — голос Линг возвращает меня в настоящее.

— Что?

Ее идеальная бровка приподнимается.

— С тобой все хорошо? Может, нам стоит найти ближайший мотель, чтобы переночевать.

Я качаю головой.

— Нет, все в порядке. Просто застрял в своих мыслях.

Сарказм так и льется из нее:

— Опасное место пребывания.

Я смеюсь.

— Даже не представляешь насколько, девочка.

Сконцентрироваться на дороге, когда ты устал, — сложно. А еще сложнее сконцентрироваться, когда ощущаешь наманикюренные ноготки, которые ползут вверх по твоей ноге. Я низко предупреждающе рычу:

— Линг.

Она угрюмо отвечает, надувшись:

— Я голодна.

Я беру ее руку и кладу на ее собственную ногу. Затем бормочу:

— Там, куда ты сейчас смотрела, есть нечего.

Я слышу в ее голосе улыбку, когда она низко и соблазнительно произносит:

— Думаю, я знаю, что может удовлетворить меня.

Я вздыхаю и качаю головой, молясь богу, что она не заметила, как я возбудился.

Нравится мне это или нет, Линг красивая женщина. Трахнутая на всю голову, но красивая.

Вздыхая, она переводит взгляд на окно и тихо возникает:

— Ты никогда не хочешь со мной играть.

Я удивленно смеюсь.

— Прошло четыре года, и ты до сих пор не поняла это. Я не гажу там, где ем, Линг. — Я смотрю на нее. — Кроме того, я не играю в те самые твои игры.

Ее миндалевидные карие глаза находят мои, и хотя она не улыбается, ее глаза делают это за нее.

— Что? Ты никогда не желал поднять руку на женщину? Заставить ее почувствовать, как сильно ты хочешь этого? Даже если она не хочет отдаваться тебе, ты берешь ее силой?

Мы останавливаемся на красный, я пытаюсь не закатить глаза на наивные слова такой же наивной женщины. Делаю вид, что задумываюсь.

— Это, знаешь ли, звучит… хммм… как же это слово? — Мое выражение лица проясняется, когда я выдаю: — О точно. Изнасилование.

Она отмахивается от моих слов, ее черные волосы длиной до плеч покачиваются в такт, и Линг издает звук, который дает понять мне, что я глупенький.

— Ой, да ладно. Все по согласию, и ты это знаешь.

Светофор загорается зеленым, и мы вновь едем.

— Что бесит тебя больше? Что я не интересуюсь этим, или что я не плохой парень, какими ты представляешь всех парней?

— Юлий, — начинает она, — это не про то, как быть плохим парнем. — Ее голос ласковый. — Я могу за ночь из любого хорошего паренька сделать плохого.

Это не хитрость и не гордость. А звучит как предостережение на губах опасной женщины. Хищницы. И, кажется, она устала от собственной игры.

Я редко чувствую жалость к Линг, но сейчас один из таких моментов.

Мы едем в тишине, останавливаемся только на заправке, прежде чем добираемся до места ночевки. В мотеле тихо, как и должно быть в три утра. Когда мы заходим внутрь, молодой парень, услышав звук колокольчика над входной дверью, приближается к нам.

— Чем могу помочь?

Медленная, жадная улыбка растягивается на губах Линг, и ее взгляд загорается.

— Ой, ой, какой экземпляр. Какой высокий паренек.

Мальчишка не отрывает глаз от Линг и с трудом сглатывает, его кадык неловко подпрыгивает. Она все только усложняет, когда специально напоказ облизывает свои вишневые губки. По взгляду паренька я понимаю, о чем он думает, — такие же ли эти губки на вкус, как и на вид.