(Не) мой папа - Маргарита Дюжева

Глава 2

Сталкиваться с прошлым иногда бывает очень больно. Вроде успокоился, смирился, отпустил, а тут раз — и встреча. И ты стоишь, как дурак, смотришь на нее, а в голове пульсирует «Женя, Женя, Женечка».

Хочется спросить, как дела, узнать, почему такая бледная и худая, но язык примерзает к небу, когда наталкиваюсь на ее взгляд.

Не простила… Все правильно, девочка. Все так. Я бы тоже не простил, если бы меня как котенка выкинули, сломав все надежды. Я тогда жестко с ней поступил, но по-другому не мог. И объяснить не мог, а сейчас уже не уверен, что ей нужны мои объяснения. Наше время прошло.

Сказать по правде, у меня где-то глубоко внутри болезненно сжалось, когда встретил ее в детском саду. Испугался одной мысли о том, что у нее есть муж, ребенок, семья. Чертов эгоист. У самого-то и сын есть, и жена.

Хотя какая это жена? Больная мозоль, от которой никак не получается избавиться.

Женечка сбегает от меня, почти ничего не сказав, и я бы побежал следом, но должен забрать Серегу. Танька опять на все забила. Позвонила полчаса назад и сказала, что у нее запись на маникюр, и она не может забрать сына из сада. Не может, блин, забрать ребенка, потому что ногти пошла пилить! Это же так важно, мать твою! Без накрашенных когтей никуда!

Впрочем, я уже не удивляюсь ничему. Просто молча перевел сына в сад поближе к моей работе, чтобы вот в таких ситуация можно было быстро отреагировать. А ситуации случались часто. По три раза в неделю.

Ребенок, которым тогда давили на меня и вынуждали прогибаться под идиотские условия, на деле оказался нужен только мне. Танька, которая поначалу разыгрывала целые спектакли с заламыванием рук и крокодиловыми слезами, на него откровенно забила и предпочитала при каждом удобном случае скидывать на няньку. Я не возражал, потому что нянька им хотя бы занималась, а вот у родной матери было только два режима: орать и игнорировать.

В черту ее. Бесит.

В группе тихо. Я заглядываю внутрь и вижу только двух детей: Сережку и девочку с белым хвостиком на макушке. Они вместе собирают пазл и смеются.

— Вечер добрый! — здороваюсь с воспитательницей и раскрываю объятия сыну, который тут же вскакивает и сломя голову бежит ко мне. — Как он сегодня?

— Все хорошо. Поел, поспал, погулял.

— И даже не хулиганил?

— Нет, — устало улыбается она, — золотой ребенок.

Ее бы слова да моей жене в голову вложить.

— Слышишь, Серый? Ты, оказывается, у меня золотой ребенок.

Воспитательница хмурится и выносит из спальни папку.

— Мы сегодня рисунки на Новый год готовили. Вот смотрите, — протягивает мне шедевр сына.

Там в центре изображена кривая елочка. С одной стороны не менее кривой человечек, держащий за руку кривого ребенка, а с другой — нечто непонятное серо-черное.

— Ммм… — пытаюсь что-то сказать, но мои познания в диагностике детского творчества весьма скромны, — концептуально. Это Дед Мороз такой?

— Это мама, — как ни в чем не бывало поясняет Сережа, вываливая из ящика скомканную одежду.

Ольга Алексеевна вопросительно смотрит на меня, и мне остается только разводить руками.

— Я художник, я так вижу, да, сын? — криво шучу, пытаясь за шуткой спрятать свое напряжение.

— Да, — сосредоточенно пыхтит он, натягивая на себя свитер.

— Вы знаете, — аккуратно начинает Ольга Алексеевна, — у нас в саду очень хороший психолог. Занятия бесплатные. Если хотите, я могу узнать расписание.

— Спасибо. Я подумаю.

Мне неудобно, даже немного стыдно. Не за сына, а за то, что у него такая мать, которую иначе как черным и не нарисуешь. Воспитательница кивает и, пожелав хорошего дня, уходит в группу к единственной оставшейся девочке.

— Ну что, художник? Давай собираться. Пора домой.

Я помогаю ему справиться с молнией на куртке, повязываю шарф, и мы за руку выходим из раздевалки. Он что-то болтает, а я отвечаю невпопад, потому что мысли заняты Женей.

Как у нее дела? Как сложилась жизнь? Я ведь ничего о ней не знаю. Как ушел тогда, так и запретил себе приближаться, узнавать подробности. Обрубил под корень, не оставив даже зацепок.

Так было надо. И от этого тошно.

Ловлю себя на мысли, что хочу ее дождаться и поговорить. Неважно о чем, неважно как. Пусть хоть пошлет на три буквы, лишь бы рядом была. Хоть чуть-чуть.

— Пап, ты чего? — спрашивает Сережа, когда я зависаю, всматриваясь в окна детского сада, мечтая хоть мельком увидеть знакомый силуэт.

Как сопляк, ей богу. Дело сделано, обратной дороги нет.

— Все хорошо. Просто садом твоим залюбовался. Красивый очень. Как думаешь?

Сын всегда воспринимает все мои слова за чистую монету, поэтому одобрительно кивает и устраивается в кресле. Я его пристегиваю, сажусь за руль и поспешно уезжаю подальше от соблазна, хотя отчаянно тянет назад.

Только дома мне удается кое-как переключиться с мыслей о Жене, которые прожигают в груди дыру. Повод для такого переключения весьма прозаический. Жрать нечего. Вот так, полный холодильник продуктов, а жрать нечего! Она снова ничего не приготовила! Конечно, блин, с такими-то ногтями!

Я радуюсь тому, что Серый Волчок поужинал в саду, и ставлю на плиту кастрюлю, чтобы сварить макароны. На хрена я все это покупаю, если ей лень даже картошку почистить и сделать банальное пюре? Я же не требую пирогов и ватрушек, но элементарное можно приготовить? Зато все мандарины спорола, хотя я их для сына покупал.

Градус бешенства повышается