Мария Воронова - Апельсиновый сок

Он тут же припал к тарелке с макаронами, она закурила и поймала себя на мысли, что с удовольствием наблюдает за тем, как жадно он расправляется с нехитрой едой.

«А ведь мне никогда не нравилось смотреть, как ест Дима, – растерянно подумала она. – Я всегда старалась кормить его хорошо, красиво сервировала стол, но никогда не чувствовала такой радости, как сейчас. Хотя Ян совершенно чужой мужчина, и я никогда не была в него влюблена…»

– Знаешь, мне неловко просить, – сказал он с набитым ртом, – и моя просьба в любом случае ни к чему тебя не обяжет. Просто я подумал, вдруг у тебя есть возможность… А если нет, то я, разумеется, не обижусь…

– Ты меня заинтриговал.

– Короче, не можешь ли ты найти мне какую-нибудь работу? – наконец выговорил он, быстро посмотрел на Веронику и снова принялся за еду.

– Не поняла. Ты что, уволился?

– Нет. Я еще раз повторяю, специально ничего искать не надо, но вдруг что-нибудь промелькнет…

– Ты хочешь в Москву?

– Нет, что ты! Куда мне переезжать с такой семейкой? Но у тебя же и здесь, в Питере, связи.

– Послушай, но ведь и ты не пустое место. Ты один из лучших хирургов города, почти бренд! Одни хотят у тебя оперироваться, другие учиться. Да тебя где угодно с распростертыми объятиями примут.

– Вероника, дело в том, что я хочу завязать с хирургией.

Она поперхнулась дымом.

– Ты?! Не может быть!

– Может. Ты только представь, как я жил все эти годы! – Он даже отложил вилку, хотя в тарелке еще оставалась еда. – У меня двадцать лет врачебного стажа, не считая того, что с первого курса академии я целые дни проводил в клинике, учился оперировать. То есть все эти двадцать пять лет замкнутый цикл: работа по десять-двенадцать часов в сутки, потом домой, стакан коньяка и спать. А по дороге домой, и дома, и даже в постели с женщиной я думал о своих пациентах. Вероника, вдумайся, двадцать пять лет! И только недавно я понял, что жизнь состоит не только из работы. Помнишь всякую литературу про помещиков, Евгения Онегина? Я всегда думал: как же это они жили и ни фига не делали? Бедные, они ж, наверное, с ума сходили от безделья! А теперь я больше всего на свете хочу жить, как они. Утром просыпаться рядом с Катей, потом завтракать вместе с ней и детьми, отправлять детей в школу, а самому идти чистить снег или в доме что-нибудь чинить…

– Евгений Онегин ничего не чинил, – засмеялась Вероника. – У него для этого дворня была.

– Не важно! – отмахнулся Колдунов. – Вот слушай, на днях я повел девочек на каток. А там народу – как холерных вибрионов в чашке Петри! И взрослые поддатые мужики гоняют, того и гляди, детей посшибают. Пришлось мне тоже коньки надеть. Начали кататься, я Олю с Леной разным элементам учил, а потом Лена стала падать, я ее подхватил… В общем, получил коньком по одному месту со всей дури!

– Брр! – вежливо посочувствовала Вероника.

– У меня в глазах темно, боль адская, а нельзя ни обезболивающий эффект с помощью матерных слов устроить, ни схватиться за ушибленное место… Ничего нельзя, я же с юными леди, типа! Сижу на льду, девчонки меня обнимают, плачут… И вдруг я почувствовал себя таким счастливым!..

– Но ты не можешь не работать. Кто же тогда будет содержать твою семью? – безжалостно прервала она его монолог.

На самом деле Вероника очень расстроилась, слушая Колдунова: у нее-то никогда не было ни детей, с которыми нужно ходить на каток, ни мужа, который бы это делал!.. И даже ее отец никогда не ходил с ней на каток, когда она сама была ребенком.

– Знаешь, мне странно слышать такие речи от работника министерства! – неожиданно завелся Колдунов. – Неужели ты думаешь, что на ту зарплату, которую вы мне положили, я могу содержать жену и четверых детей?

– Ну, у тебя же не только зарплата, правда? – усмехнулась она.

– Левые бабки, ты хочешь сказать? А ты знаешь, что из-за них я стал человеконенавистником? Раньше я был озабочен судьбой доверившегося мне человека, а сейчас думаю только об одном – заплатит он мне или не заплатит!

Он без разрешения выхватил сигарету из Вероникиной пачки, при этом его синие глаза, причинившие столько страданий женскому медперсоналу Северной столицы, ярко сверкнули. Вероника невольно подумала, что и в свои сорок три года Колдунов по-мужски очень привлекателен.

– Да я сам себе из-за этого противен! – воскликнул он, глубоко затянулся, помолчал и продолжал уже более спокойным тоном: – К нам недавно бабка поступила. Девяносто лет, с ущемленной грыжей. Оперирую под местной анестезией, она лежит, довольная, и рассказывает, что она участник войны, блокадница и тому подобное. А я, вместо того чтобы восхищаться ее героическим прошлым, думаю: раз блокадница, денег точно не будет! Ты же знаешь, как у нас тут позаботились о стариках. Дедки и бабульки завалили мэрию жалобами на врачей, которые заставляют их покупать дорогие лекарства. Тогда, вместо того чтобы выделить дополнительные средства, нам спустили приказ: обеспечивать лечение блокадников за счет медучреждений! И теперь получается, что препараты для них мы покупаем из премиального фонда отделения. Блокадника вылечил – премии лишился. Правда, есть еще вариант: лечить стариков тем, что родина дает, а о других лекарствах и не заикаться.

– Это беспроигрышный вариант, – грустно усмехнулась Вероника. – Если больной помрет, то жалобу будет писать некому, а если поправится, то незачем, ведь он на свое лечение ни копейки не потратил. – Она помолчала. – Конечно, я знаю, что сейчас происходит. Врачам платят мало, но ведь государство уже давно не скрывает, что результаты лечения его нисколько не волнуют. Вот и выросло целое поколение врачей-пофигистов, которые бесплатно даже пальцем не хотят пошевелить. А между тем недовольство людей, привыкших лечиться бесплатно, растет, и с этим надо что-то делать. Врачей нужно как-то стимулировать, но платить им нормальную зарплату не хочется. Что остается? Страх. Значит, будут использовать этот рычаг.

– Вот интересно! – фыркнул Колдунов. – Чем же это нас можно напугать? Тюрьмой? Трибуналом?

– Напрасно ты смеешься.

Ян посмотрел на Веронику, потом в свою тарелку, погасил недокуренную сигарету, быстро доел остывшие макароны и поставил тарелку в раковину.

Помолчали. Вероника понимала, что Колдунов очень устал, но понимала она и то, что он не сможет жить без хирургии. Уговаривать его вновь полюбить свою работу было глупо, поэтому она просто обещала ему подумать. «А пока я буду думать, он сам сто раз передумает», – решила она, но честно записала его просьбу в ежедневнике.

Гости давно ушли, а Вероника все не находила себе места. Миллер сидел за работой и никак не реагировал на ее нервные хождения из угла в угол. Он вообще терпеть не мог, когда его отвлекают, и обычно Вероника время от времени молча подсовывала ему чашку кофе, но сегодня ей это не очень удавалось. Она чувствовала, что не вполне владеет собой и что ей не под силу самостоятельно успокоить разгулявшиеся нервы. Миллер ненавидел истерики в любом виде, и Вероника понимала, что скандал не пойдет на пользу их отношениям, но в то же время не понимала, что ей делать, если она раздражена, расстроена и нуждается в помощи близкого человека?!