Татьяна Веденская - Я все равно тебя найду

– Ты что! Белок творит чудеса! – распиналась она, стараясь уверить всех и себя в том числе, что на этот раз все будет иначе.

– Давай ты первая попробуешь, – деликатно отказалась я.

– Предательница! Все опыты на мне ставите, на мне уже живого места нет, – захныкала Оля. – Между прочим, ты могла бы многое изменить в себе, если бы захотела.

– Ага, – кивнула я. – Только что-то не хочется. Я предпочитаю удобную обувь, от которой не хочется сесть посреди улицы и расплакаться. И ветровки я предпочитаю коротким курткам, открывающим живот. И вообще, вся эта мода – дрянь.

– Но как же тогда мужики тебя заметят? Ведь ты не собираешься всю жизнь провести, сидя у окошка своей кассы. Женя, ты обратил бы внимание на нашу Шубину, если бы встретил ее на улице? – Оля решила ударить своим главным аргументом – обращением к мужчине.

– Конечно! – с готовностью отреагировал Женька.

Ольга нахмурилась и прикусила губу.

– А что бы ты заметил?

– Ну, что не перевелись еще на Руси ломовые бабы, – немедленно обломал мои надежды Женька.

Ольга удовлетворенно цыкнула.

– Ну, не знаю, – уперлась я. – А пусть мужики замечают, какая у меня трепетная душа. Нет, не для того я рожала Артема, чтобы снова надевать шпильки и переходить на одно только мясо. И потом, мне кажется, что такая диета откровенно вредна.

– Да уж, доброго слова от тебя на дождешься, – вздохнула Соловейка, и мы пошли вылавливать наших детей из ледяной воды.

Через час, усталые, сонные и довольные, мы подходили к дому. Все было как всегда, ничто не предвещало бури, которая разразилась буквально через несколько минут. Когда-то я все отдала бы, чтобы случилось то, что случилось, а теперь… Теперь, открыв дверь в квартиру и увидев то, что я увидела, я сказала себе, что, к сожалению, сладкого послебанного сна мне не видать как своих ушей. А жаль!

К слову сказать, все самые симпатичные события моей жизни, как правило, случаются именно тогда, когда я совершенно этого не жду. Или еще не жду, или уже не жду. Бывало, что я вообще не ожидала того, что происходило. Например, мое поступление в институт. Откровенно говоря, в школе я видела свое будущее в таких домашне-полевых красках. Знаниями я не блистала, училась серединка на половинку. В общем, была твердой троечницей, потому что панически боялась публичных выступлений. Я показывала неплохие результаты в письменных работах, особенно в сочинениях, но немела как рыба, стоило учителям вызвать меня к доске.

– Чему равен икс? Молчишь? Хорошо! Скажи хотя бы, где здесь икс, и я отпущу тебя с миром, – умоляла меня математичка.

– Кто такой Дубровский? Кто такая Маша? Чего они друг от друга хотели? – билась в истерике русичка. Я стойко молчала, как Мальчиш-Кибальчиш. В итоге меня старались вообще не трогать, никуда не вызывали и ставили тройки исключительно из уважения к моим родителям, которые клялись и божились, что они со мной все учили и что дома я отчетливо понимала, где икс и чего хочет от Маши Дубровский. Однако положение обязывало, и я честно считала себя тупицей, так что ни о каком институте даже не мечтала.

И не замечтала бы, если бы не моя драгоценная Ольга, которая первая заподозрила, что не все так просто с моим интеллектом. Мы жили на соседних этажах, сидели за одной партой, прогуливали одни и те же уроки, и уж она-то прекрасно понимала, что молчу я из чистой вредности характера.

– Слушай, ну чего, тебе трудно было ответить?

– А нечего на меня орать, – упиралась я. – У меня нервы. Я у доски каменею. Может, мне ей письма писать?

– Хорошо. Будем учиться выступать публично, – приняла решение Соловейка и стала тренировать меня, заставляя приставать к прохожим, декламируя отрывки классических произведений.

– Я не могу!

– Считай, что они стеклянные, – сверлила меня суровым взглядом подруга. – И вообще, если ты не скажешь вот той страшной тетке в пуховом платке тридцать слов, я тебя заставлю кукарекать на заборе у школы.

– Бегу-бегу, – кивала я, живо представляя себе картинку около школьного поля. Я, красная как рак в кипятке, кричу «ку-ка-ре-ку», а Ольга злится и предает меня анафеме.

Не могу сказать, что смогла полностью преодолеть природную неспособность к ораторскому искусству, но некоторые приемы я все-таки освоила. А конкретно, если я представляла, что вокруг меня зеленый защитный экран, сквозь который нельзя никому пробиться, я вполне могла что-то там из себя выдавливать.

– Значит, ты ощущаешь опасность, когда тебя заставляют говорить при людях. А что ты чувствуешь конкретно? – пытала меня Ольга.

– Что мне дадут тумаков! И засмеют, – отвечала я, сама удивляясь собственным ощущениям.

Но Ольга вдруг разгадала головоломку, оставив меня с открытым ртом поражаться, как все оказалось просто.

– Между прочим, это у тебя сестренка отбила весь, понимаешь, дар речи! – выдала она диагноз. – Знаю я твою Галку, небось постоянно на тебя орала и требовала, чтобы ты заткнулась.

– Точно! – вдруг озарило меня. – Она всегда говорила, что я несу чушь и что лучше бы мне и вовсе молчать, чтобы люди не знали, какая я идиотка!

– Вот! Теперь мы точно знаем, что все из-за нее. А поэтому не будем ждать милостей от природы.

– А что будем? – удивилась я.

– Взять их – наша святая обязанность. Неужели ты хочешь просидеть всю жизнь в уголочке только потому, что твоя скотская сестричка в детстве удовлетворяла свои амбиции за твой счет?

– Что?! – ошалела я от сложности конструкции. Соловейка уже в десятом классе поражала меня своим умом и эрудицией.

В общем, к окончанию школы было решено, что мы вместе пойдем в гуманитарный университет. Ольга, само собой, добьется там страшенных успехов, ну а меня она надумала взять с собой, чтобы я от рук не отбилась. Вот так и получилось, что сбылась моя несуществующая мечта. Рисуя мысленный зеленый экран, я оттарабанила два устных экзамена, даже не посмотрев в сторону преподавателя. Неожиданно мне поставили пятерки и зачислили в вуз.

– Вот видишь! – радовалась Ольга, показывая мне свои четверки.

Надо отдать подруге должное, ее ничуть не смутило это досадное недоразумение. В любом случае мы были очень счастливы, потому что получили возможность несколько лет по-прежнему сидеть рядом за одной партой и заниматься своими делами. Конечно, до тех пор, пока я не отчебучила Большой Любви с преподавателем истории на четвертом курсе. Тоже, к слову говоря, совершенно неожиданный роман. Он, которому были доступны самые красивые, стройные и длинноногие студентки, жаждущие зачета и острых жизненных впечатлений, выбрал меня, потому что я всего-навсего отлично умела слушать. Я сидела с открытым ртом на всех его лекциях, с благоговением внимала ему на экзаменах. И с таким же благоговением приняла его предложение не толкаться так поздно в метро, а проехаться с ним на машине.