Наталия Котянова - Камни & косы, или О кошечках, птичках и прочих милых тварях

Идиллия длилась целых шесть дней. А потом… Всё рухнуло.

Я запомнил эти минуты в мельчайших подробностях. Мы идём по аллее с редкими здесь клёнами, дурачимся, бегаем друг за другом, Альфи набирает ворох ярких жёлто-оранжевых листьев и требует, чтобы я её с ними сфоткал. Я делаю раскадровку, потом предлагаю заснять на камеру. Она подкидывает свой букет высоко вверх, и листья разлетаются, падая ей на голову и раскинутые руки.

— Красиво! Давай ещё!

Альфи подбирает листья, похожие на растопыренные ладони, смеётся и кидает их снова. Я снимаю, краем глаза замечая, что «этот мужик» всё ещё не ушёл. Стоит неподалёку, пялится на мою жену… Ух, дайте, что ли, автомат!

Камера выхватывает сияющие глаза, беззаботную улыбку, разлетающиеся светлые волосы, когда она, что-то напевая, начинает кружиться вместе с листьями.

— Аля?

Она замирает так резко, что я почти упускаю в объективе её лицо. И всё же успеваю увидеть, как улыбка гаснет, а лицо стремительно бледнеет, почти сливаясь по цвету с плащом.

— Аля, это ты?!

Она всё ещё смотрит в мою сторону, но взгляд уже стал пустым, застывшим…

— Альфи, что с тобой?

Она, не отвечая, медленно отворачивается, и я опускаю камеру, забыв её выключить.

Высокий плечистый мужчина в старом военном френче — тот самый, что так навязчиво её разглядывал — делает ещё несколько шагов ей навстречу и широко распахивает объятия.

— Алечка!! Котёнок!

И моя жена, спотыкаясь, бросается в эти протянутые руки, цепляется за шею, подхваченная, оторванная от земли — и начинает безудержно рыдать.

Что же это такое?!? Я отшвырнул камеру и рывком сорвался с места. Перед глазами всё расплывается от ярости и боли, я готов голыми руками разорвать это двухметровое чудовище, оттащить от него Альфи, хоть за волосы — она что, не понимает, что делает?!

А она судорожно всхлипывает, прижимаясь к его щеке, и среди этих сдавленных звуков я вдруг различаю имя. И останавливаюсь как вкопанный.

— Серёжа… Серёженька… Ты живой…

Он что-то отвечает — быстрым, прерывистым голосом. Не по-литовски… Я почти ничего не понимаю… кроме одного. И от этой простой и страшной мысли сердце, кажется, перестаёт биться, я захлёбываюсь, больше не чувствуя воздуха, и продолжаю молча стоять рядом с ними. И — ничего не делать.

Он жив. Тот самый Сергей, могилу которого она искала все эти годы. А он оказался жив… И он нашёл её.

Что дальше?

Ответ пришёл сразу — ничего. Для меня теперь — ничего. Всё.

Концерт окончен, гасите свет…

…А потом я стою и смотрю, как они уходят, медленно растворяясь в подступающих осенних сумерках. Просто стою и смотрю… Как в том сне. Вот он и сбылся.

Я не помню, сколько прошло времени, прежде, чем закончились слёзы, прежде, чем я хоть немного пришла в себя. Казалось — это какой-то сон, слишком болезненный, слишком нереальный… тот, что я видела столько раз за эти три года. Я, наверное, в единый миг сошла с ума… Разве это может быть правдой?!

Но передо мной было всё то же лицо, те же глаза… Серёжа…

Я беспомощно заморгала, пытаясь согнать с ресниц последние набрякшие на них капли. Мои или его? Нет, Серёжа никогда не плакал, никогда. Он просто смотрел на меня — как и тогда, при нашей последней встрече, и от этого мягкого лучистого взгляда мне стало так мучительно больно, что перехватило дыхание. Я неуклюже сползла из его объятий на землю, чувствуя, как она предательски подрагивает под ногами. Провела ладонью по лицу — и вздрогнула. По влажным векам мазнул узкий холодный ободок кольца. Моего обручального кольца…

Помертвевшие губы не слушались, но я должна была это сказать.

— Серёжа… П-прости. Я… замужем.

Он лишь на миг прикрыл глаза.

— Давно?

— Неделю…

— Понятно.

Он посмотрел через моё плечо.

— Ты… надолго?

— Завтра уеду.

— Завтра?! — я машинально вцепилась в его рукав.

— Утром. Я… был здесь в отпуске. Искал… Неважно. Главное — у тебя всё хорошо?

Я кивнула. Перед глазами снова стало мутнеть…

— Забавно. Опоздать на неделю… — горькая усмешка и спокойный, привычно выдержанный голос. — У тебя красивый муж.

Я повернулась так резко, что чуть не упала, скользя по влажной траве. Сергей поддержал меня за пояс и сразу убрал руку, продолжая смотреть на Ирга безо всякого выражения.

Ирг…

Он стоял совсем рядом. Опущенные плечи, неподвижные, чёрные от боли глаза… Он всё понял.

Шаг, ещё — и я, закусив губу, утыкаюсь распухшим носом в ледяную кожу его шеи.

— Прости меня… Я не смогла… сдержаться… прости…

Он, словно через силу, медленно провёл рукой по моим волосам, но не обнял, даже не ответил. Да и что говорить?!

— Ирг… Я не уйду, слышишь? Мне только надо…

— Иди.

— Ирг…

— Иди.

Он резко шагнул назад, и я вторично чуть не упала.

— Прости. Я вернусь, скоро.

Ирг молчал. Он опять мне не верил…

— Я вернусь, вернусь!! Пожалуйста!

Два шага — обратно — дались с таким трудом, словно на ногах были тяжёлые колодки. Я остановилась перед Сергеем, но так и не смогла поднять на него глаза.

— Пойдём, поговорим. Ты мне всё расскажешь…

Он кивнул, и мы медленно пошли по аллее. Я знала, что, если обернусь, увижу такое, за что никогда потом себя не прощу. Я и так не прощу… Дай Бог, чтобы Ирг меня услышал. Чтобы смог понять, хоть немного.

Чтобы просто дождался.

Мы долго сидели на скамейке в каком-то сквере, потом я окончательно замёрзла, и мы зашли в первое попавшееся кафе. Взяли по чашке кофе и просидели над ними до самого закрытия.

Сергей, скупо и неохотно, рассказал, как получилось, что он остался жив. Разгар «второй чеченской»: кровопролитные бои и секретные вылазки, глупо гибнущие желторотики-срочники — против хорошо обученных арабских наёмников, временами полная неразбериха и хаос, странные приказы командования, вконец скурившиеся на нервной почве «ветераны»… Даже сейчас, три года спустя, он был верен «подписке о неразглашении» и избавил меня от страшных подробностей той, военной, жизни. Но я в своё время и так узнала достаточно, разыскивая, собирая информацию всеми доступными способами. Надеясь… Я ведь была готова сама ехать в эту «горячую точку», понимала, что это равносильно самоубийству, что я скорее всего ничего не найду. Но я не хотела мириться с неизвестностью — даже с выданной мне, невесте, справкой, что «лейтенант Прилучин С. Н. официально признан погибшим. Место захоронения определить не представляется возможным…» Его друзья-сослуживцы, те, которые тогда были рядом, кому посчастливилось выжить в этом пекле и вернуться, в один голос уверяли, что надежды нет, они видели гибель Сергея собственными глазами, и даже если рана была не смертельная — его стопроцентно добили боевики. Сколько раз было так… Приехавшая в Питер тётя перепугалась моей решимости и срочно затребовала из Германии Айвара, к нему я всегда прислушивалась. Он и убедил меня перестать цепляться за воздух, принять неизбежное и жить дальше. И забрал к себе — «временно сменить обстановку». Это было то, что нужно тогда, и я по сей день очень благодарна Айвару за поддержку, за то, что смогла выбраться из жадных объятий чёрной тоски…