Буду твоей Верой (СИ) - П. Белинская Ана

Умываю лицо теплой водой, смывая тушь, потому что знаю — всю обратную дорогу прореву. Разговор меня вымотал, запуская по телу ломоту, как при температуре.

Выхожу и направляюсь к столику, на котором стоит вазочка с неоплаченным счетом и пустая чашка из-под кофе, разбросаны рваные хлопья бумажной салфетки, а рядом грустит… листочек в клетку с крупными цифрами…

Прикрываю глаза и пытаюсь сдержать непрошенные слезы, но они крупными горячими каплями оседают на белоснежной скатерти….

*Иоган Готлиб Фихте — представитель немецкой классической философии.

Егор, четверг, 3 декабря

Подъезжая к коттеджу, еще с улицы я понимаю, что отец дома — его привычка никогда не опускать за собой въездные ворота сколько раз спасала от неловкости момента быть пойманным, например, тогда, когда собирался притащить девчонку к себе или лишковал, изрядно перебрав горячительным с ребятами после очередной победы в игре. Но сегодня мне палиться не с чем и черт… но я рад, что встречать меня будет не пустой дом, а живая душа.

Машина отца небрежно брошена во дворе, а придомовая дорожка расчищена от каши из грязной мокрой листвы и снега.

Взбегаю по ступенькам и толкаю дверь — как обычно отец не запирается. Дома пахнет едой — чем-то сгоревше-жаренным, но этот запах сейчас для меня самый лучший. Бросаю спортивную сумку на пол, разуваюсь и, как конь, скачу в сторону кухни.

Под бубнеж телевизора батя в длинном фартуке и широком трико колдует над электроплитой.

— Проблемы? — стучу по косяку, оповещая о своем присутствии, хотя уверен, что он видел, как такси высадило меня у ворот.

— Есть такое, — батя бросает лопатку на столешницу и поворачивается ко мне. Обтирает руки о фартук и расплывается в ухмылке. Проходится по мне отцовско-сканирующим взглядом и делает шаг на встречу.

— Привет, сын, — мы крепко обнимаемся, и я чувствую приветственные похлопывания по спине. — Уже батю перегнал.

Факт. Мой отец — крепкий здоровый мужик, но то, как его густая шевелюра щекочет мой нос, явно говорит о том, что чадо обскакало отца.

— Ага. Здорова, пап, — по-братски треплю Бестужева старшего по волосам, отчего получаю внезапный ощутимый джеб по левой щеке, но второй успеваю блокировать.

— Не спи, — хмурится отец и скидывает с себя фартук с подсолнухами. — Как успехи?

Батя отодвигает стул и садится за стол, на котором по-армейски скупо, но четко расставлены блюдца с нарезанными кружочками солеными огурцами Анны Михайловны и огромными корявыми кусками хлеба.

Понятно. Кухню сдал, кухню принял.

Мою руки в раковине и смотрю в сковороду, в которой, видимо, должна была быть яичница.

— Ростов — ничья. Краснодар — 38:29 в нашу, — сгребаю сгоревшие остатки и сбрасываю в мусорное ведро.

— Хорошо. Тогда что было в прошлую пятницу?

Рука со сковородой замирает. Шумно выдыхаю.

А черт его знает, что было в пятницу…

Хотя кого я обманываю?

Стоит ли врать самому себе, что я, как придурок ждал ее на игре? Как придурок бегал по лицам болельщиков в поисках нежных чувственных губ, вместо того, чтобы блокировать опасные передачи и тащить свою команду к победе?

Каждый в нашей команде знает, для кого он забивает свой победный мяч. Я тоже хочу. Хочу знать, что где-то на трибуне сидит человек, который в меня верит и поддерживает, но не потому что я — чёртова звезда гандбола или популярный спортсмен, а без всяких ожиданий и условностей.

Я ждал ее, девчонку, которой в первый раз своей жизни решил довериться…

Глупо, конечно, и самонадеянно. Ведь я еще тогда всё понял, когда во дворе Снеговика, увидел, как Чернышов привез ее на машине: такой весь галантный павлин, распушивший перед моим Снеговиком свои перья. Руки непроизвольно сжались в кулаки. Никому и никогда так не хотелось подправить физиономию, как идеальному лицу Чернышова.

Помощник недоделанный.

Его посыл о том, что он оказался рядом, когда Снеговику требовалась помощь, — я принял буквально. Потому что всё правильно он сказал. Моя жизнь — спорт и ежедневные тренировки, и я не всегда смогу быть рядом, когда потребуется мое присутствие. А он сможет.

Свою часть сделки я выполнил. Мавр сделал свое дело, Мавр может уходить…

И я ушел…

А то, что разъедает меня изнутри, не давая спать, есть и цельно существовать, никого не касается. Это какое-то безумное наваждение, но навязчивые фантазии, вихрем врывающиеся ночами, сводят с ума, лишают рассудка.

Теплый, пушистый Снеговик с широкой душой и огромным сердцем, откуда ты взялась, зачем показала, как бывает по-настоящему тепло и комфортно, а потом отобрала эту иллюзию дома? Я ведь узнал, что такое необходимость в человеке и на меньшее я уже не согласен.

— Настроения не было, — бросаю отцу и мою в раковине сковороду. Ставлю на электрическую поверхность, смазываю маслом.

— Настолько не было, что разбил пермяку нос? — усмехается отец.

— Он давно нарывался, — раздраженно разбиваю яйца, выливаю смесь в глубокую миску и взбиваю с молоком. Чертов пермский медведь, с которым у нас давнейшее противостояние, попался в тот день под горячую руку. Я был зол, в груди ворочалась обида на нее, ненависть на Чернышова.

— Я понял, — смеется отец. — М-м… — оборачиваюсь. Отец с нескрываемым аппетитом хрустит огурцом и вертит соленым помидором в руке. — Неплохо. Очень неплохо. Откуда?

— Угостили, — накрываю крышкой омлет и шинкую зелень.

— Вкусно, — нахваливает закрутки Анны Михайловны батя. Сам знаю, что вкусно. Ревниво бросаю взгляд на полупустую банку и сглатываю ком. — А там, где угостили, больше нет?

— Нет, — грубо рявкаю и шмякаю щепотку укропа под крышку. Вряд ли мне открыта дорога в дом Илюхиных. Там теперь Чернышов будет лисички с патиссонами наяривать.

— Сынок, я поговорить с тобой хотел, — переводит тему отец. Его вкрадчивый тон напрягает. Выключаю плиту и раскладываю омлет по тарелкам.

Опускаюсь на стул рядом с батей и внимательно на него смотрю, давая понять, что готов его слушать.

— Ты знаешь, что всю свою жизнь я пахал ради вас с братом, — о, кажется так начинаются истории из разряда «а теперь ты вырос, сын, и вали-ка на все четыре стороны». — Знаю, что до отца года мне далеко, но я старался, чтобы вы с Андреем ни в чем не нуждались, — положительно киваю. С этим сложно поспорить. — Иногда вопреки себе и личной жизни, — сжимаю вилку в руке. Отчего-то этот разговор ударяет по нервам. — Я думал, что привык быть один, — выгибаю вопросительно бровь. — Нет, нет, Егор, ты неправильно меня понял. Один — в смысле, как мужчина без женщины, — батя виновато опускает взгляд и мне кажется, что как будто краснеет. — Ты уже достаточно взрослый парень и должен меня понять, — замолкает. Ковыряет омлет. Он что, подбирает слова, чтобы не ранить мою тонкую душевную натуру? — В общем, не буду скрывать, у меня появилась женщина, — пытливо смотрит в глаза.

— Рад за тебя, — протягиваю руку. Отец шумно выдыхает, будто схватил облегчение, и в ответ пожимает мою. Если он думает, что меня это как-то заденет, то глубоко ошибается. Не знаю, но именно сейчас я понимаю, насколько каждому мужчине нужно тепло, которое способна дать только женщина. Именно его женщина.

— Спасибо, сын. Я, признаться, переживал. Не знал, как ты отнесешься к этому.

— Положительно, па. Если ты счастлив, я только за, — улыбаюсь отцу.

— Она — невероятная, особенная… — мечтательно смотрит в окно. — Тебе Ольга обязательно понравится.

Особенная… Мой Снеговик тоже особенный…

— Сынок, я хотел еще кое-что сказать, — а вот это мне уже не нравится. Если отец сейчас скажет, что у меня будет незапланированный брат или сестра, то…черт, я не знаю что. — Ты не против, если я приглашу на Новый год Ольгу к нам в гости?

А! Всего –то.

— Да легко, пап, — усмехаюсь.

— Мужик, — хлопает меня по плечу и берется воодушевлённо наворачивать омлет. — Андрюха с Ниной приедут, — сообщает батя. — Ну а ты, сын? Уверен, что у такого Богатыря есть своя особенная Принцесса, м? — хитро щурится отец. — Приглашай ее тоже к нам!