Опасная ложь (СИ) - Гетта Юлия

Мне нравится смотреть, как он общается с Милой. С ней он становится совершенно другим — никакой напускной строгости, повелительного тона и привычной холодности, напротив, он открыт, искренне заинтересован и внимателен к тому, что она говорит, и его взгляд пропитан теплом. Меня завораживает такой Баженов.

— Ой, блин, я совсем забыла, сегодня же у Таечки Александровны день рождения! — внезапно восклицает девчонка, схватившись двумя руками за голову, что сразу меня настораживает. — Ален, пап, вы не против, если я побегу позвоню ей, пока еще не сильно поздно?

— Мы не закончили ужин, Мила, — строго отвечает Костя. — Позвонишь позже.

— Пап, да я уже наелась! — морщит нос она, вскакивая со стула и подбегая к нему, чтобы быстро чмокнуть в щеку. — И так неудобно вечером поздравлять, а вдруг она рано спать ложится? Не обижайся, ладно? Тем более, я тебя не одного оставляю, вон, поговори пока с Аленой.

С этими словами она уносится из столовой, а я чувствую, как начинает гореть мое лицо, и сердце пускается вскачь галопом. Костя по-доброму усмехается, глядя ей вслед, а после переводит взгляд на меня, и я замираю, в первые секунды даже перестав дышать.

Ругая себя за это нелепое смятение, опускаю глаза в тарелку. Сделав вид, что меня резко заинтересовало её содержимое, начинаю увлеченно водить приборами, но руки почему-то дрожат, и мне никак не удается подцепить отрезанный ломтик бифштекса вилкой. В сердцах роняю приборы на стол и закрываю лицо руками, упершись локтями в столешницу.

— Что с тобой происходит? — слышу спокойный вопрос, и с неохотой отрываю лицо от ладоней, чтобы вновь встретиться с пронизывающим взглядом.

— Тебе действительно это интересно? — неожиданно для себя отзываюсь довольно резко.

Я знаю, что не имею никакого права злиться или обижаться на него за то, что он игнорировал мое существование целых три дня после того ужасного события. И что, возможно, если бы не Мила, я бы до сих пор сидела одна в своей комнате и сходила с ума от неизвестности, сомнений и чувства вины. И все же это больно колет меня. Не понимаю, чем вызвано его внезапное участие и забота, наверняка теми качествами, которые я бы ни за что в жизни не приписала ему еще неделю назад, но точно знаю, что это не теплые чувства ко мне. И это тоже отчего-то невыносимо ранит меня и злит.

— Если спрашиваю, значит, хочу знать, — холодно произносит он, пригвождая к стулу вмиг потяжелевшим взглядом.

И мне снова становится стыдно. Мало того, что благодаря своей тупости я подвергла такой страшной опасности его дочь, так после этого еще и дерзить пытаюсь. Радоваться должна, что он вообще не выкинул меня из дома как собаку, а вместо этого еще и помогает.

— Прости… — пытаюсь заставить себя улыбнуться, но никак не выходит, и я просто смотрю ему в глаза с едкой горечью. — Мне просто сложно после всего… находиться здесь. Я улечу, как только будет можно. И все сразу станет проще.

— Там действительно кто-то ждет тебя?

— У меня есть парень.

— Швейцарец? — равнодушно интересуется он после небольшой паузы.

Не знаю, зачем сказала ему это, и понятия не имею, чего ожидала в ответ, но настолько спокойная реакция с его стороны внезапно очень сильно задевает меня. До такой степени, что вновь хочется хамить, и это просто не укладывается в моей голове. Что за абсурдные эмоции? Я что, всерьез надеялась, что он может меня приревновать?

— Нет, американец. Но живет в Лондоне, — сухо отвечаю, и поясняю на его немой вопрос. — Мне в Цюрих нужно только чтобы попасть в местный банк, а потом я планирую вернуться в Лондон.

— К парню? — снова бесстрастно интересуется он, и я едва не закусываю губу от досады.

— Не совсем. Мне осталось год доучиться, а потом… Потом видно будет.

— Как ты продолжишь учиться с новыми документами? — огорошивает он меня, заставляя вмиг позабыть обо всех своих дурацких переживаниях.

— Я… Я еще не думала об этом, — растерянно отзываюсь, осознавая масштабы проблемы. У меня новое имя. По сути, я сейчас совершенно другой человек, и вернуться к началу осеннего терма, как ни в чем не бывало, уж точно теперь не получится. — Наверное, мне придется сначала как-то вернуть свои старые документы…

— Не лучшая идея.

— Почему?

— Просто поверь на слово. Ладно, не переживай, я подумаю, как можно это решить. Когда у тебя начинается учеба?

— В сентябре…

— Хорошо. Значит, время еще есть.

И снова это ужасное чувство. Мне бы радоваться, что он помогает, а вместо этого внутри все дрожит. Выходит, я не смогу теперь так быстро улететь.

— Я уже попросила Лену подыскать мне рейс на послезавтра…

— Если учеба начнется только в сентябре, куда ты так торопишься, Алена? Оставайся у нас до конца лета. Мила будет рада.

— Нет, я так не могу, — верчу головой, чувствуя в горле неприятный ком.

— Почему?

— Просто не могу и все.

— Ты слишком накрутила себя, Алена. Никто тебя ни в чем не винит.

— Дело не в этом, — снова отчаянно кручу головой. — Я просто хочу улететь, понимаешь? И чем быстрее, тем лучше!

— В таком случае, я могу отправить тебя в Лондон чартером завтра, — мрачно произносит он, не отрывая от меня внимательных глаз. — Как только мне сообщат, что ограничение сняли.

— Нет, завтра я хотела съездить к папе… — тихо отзываюсь я, в один миг растеряв всю решимость. В груди начинает тянуть сильнее, а в горле саднит от подступивших слез.

Он молчит. Смотрит в сторону. Потом переводит взгляд на меня.

— Завтра я тебя отвезу. Тоже все к нему собирался.

На кладбище я была всего лишь раз в жизни, когда хоронили папу. Но в тот день вокруг была суета, много незнакомых людей, и пелена перед глазами от полувменяемого состояния. Сегодня все по-другому. Мы с Костей вдвоем стоим у могилы отца в полнейшей тишине. Только слышно, как поют птицы в кронах деревьев, и едва различимо шелестит листьями летний ветер.

Памятник у папы хороший, на нем гравировка и его портрет. Спасибо агентству ритуальных услуг, они позаботились обо всем от и до, сама бы я ни за что не справилась. В моих руках цветы, но я никак не могу заставить себя подойти и возложить их на могилу. Костя свои возложил сразу, как только мы пришли.

Мы молчим. С тех пор как сели в машину и оказались здесь, оба не проронили ни звука. Я не хотела, чтобы Костя ехал со мной, думала, буду плакать, но он настаивал, а спорить с ним невероятно сложно. В конце концов, я не в праве ему запрещать.

Мы стоим у могилы так долго, что время теряет счет. В какой-то момент, я забываю о существовании своего спутника, потому что мысленно обращаюсь к папе. Я бы хотела сделать это вслух, но это настолько личное, что позволить слышать мой монолог кому-то еще, кроме папы, я не могу.

Я снова прошу у него прощения. За все, что натворила. Снова обещаю стать лучше, счастливее. Мне представляется его лицо, будто он слушает меня и улыбается. А в уголках его глаз собираются едва заметные морщинки. Я знаю, что он не злится на меня за мою глупость, наивность, взбалмошность. Я знаю, что он любит меня очень сильно. Такую, какая я есть. Несмотря ни на что.

По моим щекам градом катятся слезы, я делаю несколько шагов вперед и опускаюсь перед ним на колени. Обнимаю руками могилу, прижимаюсь щекой к прохладной земле, и закрываю глаза. Меня сотрясает от рыданий.

Спустя вечность я успокаиваюсь, но продолжаю лежать так, поглаживая пальцами холодный мрамор. Удивительно, что все это время даже не вспоминаю, что я не одна здесь. И лишь когда сзади ко мне прикасается чья-то рука, вздрагиваю, но не оборачиваюсь, потому что не хочу показывать Баженову свое заплаканное лицо.

— Ну все, хватит, Алена. Поехали домой, — глухо произносит он, обхватывая за плечи, и поднимая на ноги мое безвольное тело.

И в этот момент я вдруг понимаю, как хорошо, что он здесь со мной. Что, будь я одна, вряд ли смогла бы самостоятельно встать и уйти. Особенно, осознавая, что улетаю в чужую страну, чтобы больше не возвращаться. Какая же я глупая, я ведь не смогу не возвращаться.