Дарина Грот - Ангелы

– Мне сказать за тебя? Или ты наберешься сил и сам, наконец, скажешь?

Вот не понятная черта характера! Такие люди, как Роза способны душу из человека вытащить, не то что пару слов.

–…она влюбилась в меня, решила рассказать мне об этом…

Опять послышался шлепок, по щеке пробежался легкий холодок.

Я судорожно начал рыться в прошлом, вспоминать кролика, который когда-то у нас жил. Да, да! Большой, такой домашний кролик! Мы с братом периодически таскали его за уши, а мать орала на нас из-за этого. У нее была миссия – спасти кролика. Ей все время казалось, что он в опасности, и неважно, что при этом делали мы. В итоге он умер…от старости, а не оттого, что мы допекли его. Вот об этом я думал, пока пощечина остывала на моем лице.

Меня это уже не просто злило, я буквально пылал от ярости, гнева и ненависти. Мне очень хотело ударить эту девушку. Я был в шоке от себя. Я раньше часто думал, что у меня никогда даже мысли не будет о том, чтобы ударить Розу или хоть как-то навредить ей, причинить боль. Но тогда, после очередной затрещины (хорошо, что студентов кругом не было), я действительно хотел схватить ее за горло, придушить, ударить, не знаю, толкнуть…

– Ты мне противен! – ярость, звучавшая в ее голосе, просто сводила меня с ума.

Почему? Почему она так отреагировала? Значило ли это, что Мелиша сказала что-то не то… Значит Мелиша соврала!

– Я не разговаривала с Мелишей! – продолжила Роза. – Что я, совсем себя не уважаю что ли? Я специально тебе так сказала, чтобы ты мне все сам рассказал! И ты рассказал! Она значит любит? Ты теперь счастлив? А? Ты доволен? Тебя любят две девушки и одна из этих дур – я!

Она заплакала, оттолкнула меня и убежала в университет, даже не докурив сигарету. Я остался один в полном замешательстве. На сером асфальте тлел ее бычок, одиноко и мерзко так же, как и я, тлел, стоя в мусорных помойках. Я был настолько озадачен, что терялся в собственных чувствах, догадках и ощущения.

Черт побери, я не знал, что мне делать: удариться головой о дерево, упасть на асфальт и забиться в конвульсивном плаче или смехе, поржать и пойти напиться? Что? У меня в груди что-то рвало до жути больно и отчаянно… может сигаретный дым, может отчаяние, может еще какая херня, не знаю, но комок в горле начал надоедать мне.

Я написал Люциферу сообщение, что моя сраная жизнь настолько прекрасна, что, пожалуй, я пойду домой и впаду там в спячку депрессии, самобичевания и ненависти, может выпью яда и все такое… Чушь, конечно, мне просто хотелось уползти в свою бетонную раковину, как рак-отшельник, чтобы меня никто не трогал. Я не мог представить себе, как в таком «воодушевленном» состоянии можно было идти к Лафортаньяне? Можно, если бы мне только окончательно захотелось убедиться в собственном бытие конченого неудачника. На тот момент мне казалось, что я и без Лафортаньяны все понимал.

На следующий день все повторилось, за исключением того, что Люцифер не особо-то хотел успокаивать меня, и Роза вроде не била больше. А так, ночь она провела опять не со мной, я рвал на себе волосы от горя и обиды, Люц всю ночь трахался! Ну чего мне было жаловаться-то? У меня все было прекрасно…почти…

Мы сидели у Рэйта. Перемена уже закончилась, но профессора не было, похоже он опаздывал. Я сидел на последней парте, рядом был Люц, Роза, как всегда, на своем месте у окна. Это была уже третья пара, а девушка даже не посмотрела на меня за весь день, словно меня не существовало, она вела себя так, будто мы никогда не были знакомы, она никогда не любила меня, она не знала, кто такой Гавриил! Вот так выглядело ее поведение. В моей голове постоянно мелькала фраза «тебя любят две девушки, и одна из этих дур – я». То есть, грубо говоря, она призналась мне в любви, но при этом знать меня не хотела. Весь этот дурдом ломал мне голову и очень даже успешно: я чувствовал себя почти имбицилом.

Люцифер сидел рядом, но он тоже особо-то не спешил вести одушевленную беседу. Я его понимал: он был обижен…но мне было по херу. Обида брата – такая мелочь! Я знал, что он никуда не денется, а вот Роза… Перед ней были открыты все дороги, а я метался и не знал, на какую из них встать, чтобы перекрыть собою путь.

– Обещание. – Рэйт как всегда влетел в кабинет.

У него был вид вечно опаздывающего человека, у которого нет времени, чтобы жить размеренно, не задыхаясь и не теряя себя в ничтожных крысиных бегах за каким-то неясным хером. Рэйт же всегда начинал так свои лекции: вбегал, как ошпаренный в кабинет, на ходу орал одно слово, кое означало тему лекции, и начинал свой жуткий речитатив. Он никогда не проводил перекличку, ему просто было наплевать на присутствующих. Мы привыкли. Мы научились записывать его лекции стенографическим почерк, что потом сами же не могли разобрать его.

Да пофиг – меня это все равно не касалось. Я также продолжал ходить с одной лишь несчастной тетрадкой, честно говоря, теряясь в догадках, как же ее все-таки подписать. Это была одна тонкая тетрадь на все предметы. Я даже не знал, были ли чернила в моей ручке, пока не начинал рисовать.

– Обещание – снова повторил Рэйт, наконец, добежав до своего стола. – Сегодняшняя лекция посвящена тому, чего мы хотим сделать и чего от нас ожидают и что мы делаем. Заметьте, я не сказал «на что мы способны», потому что человек вообще способен на многие вещи…правда, если он захочет. Обещание – это форма несдержанности или невыполнимости, как вам больше нравится, смысл тот же. Честно говоря, само слово уже считается архаизмом, люди его практически не употребляют. Его вы можете услышать только в низких сословиях, у низких классов и бомжей. В высшем свете – звучание этого слова редко. Немного хотелось бы сказать о его семантике. Ранее люди употребляли его, как залог того, что человек сделает то, о чем говорит. Со временем, «обещание» стало претерпевать изменения и в данный момент получило определение, как форма несбыточности, несдержанности или невыполнимости. Что это значит? На самом деле все очень просто: если человек что-то обещает, то девяносто-девять процентов того, что он сделает все с точностью наоборот – в лучшем случае, или по статистике – вообще ничего не сделает. Если вам кто-то что-то обещает, вам стоит улыбнуться в знак того, что вы поняли – вам нечего ожидать от этого человека. В наши дни «обещание» сохранилось формально, так как люди просто обожают всякие такие формальности – ими достаточно легко и примитивно заполняются пустоты в разговоре и к тому же они не требуют никаких обязательств. Вы ведь знаете о всепоглощающей людской любви к беззаботности и жуткого страха и кровавой ненависти обязательств. Именно эти чувства привели к тому, что мы имеем сейчас. Если же вам действительно что-то надо от кого-то, то услышать его «обещание» в ответ и успокоиться на этом будет означать, что вы останетесь в меньшинстве в самом плохом смысле этого слова! В серьезных и важных делах лучше всего обратиться к юридическим лицам. Но, не все так просто, как звучит в этом кабинете. Чтобы получить хоть какой-то прок или выгоду от посещения юридических офисов, вам следует прихватить с собой «немножко» денег. В таком случае, вначале вы получите нотариально утвержденное «обещание» от нужного вам человека, что, несомненно, заставит его произвести какие-то, нет, не какие-то, а необходимые вам действия. Вывод прост: «я обещаю» – это между так называемыми друзьями, а «будет решаться судом и взыскаться морально» – для дел. Кстати, последнее вполне можно использовать между друзьями. Мы ведь уже не раз сталкивались с тем, что «друзья» злоупотребляют «обещаниями» и «святой верой» в них…

Вот так вот протекала очередная пара, на которой я не знал, что делать: то ли плакать, слушая лекцию, то ли забыть и пытаться продумать план по примирению с Розой. Я даже не злился…ибо почти был согласен с лекцией! Обещаниям никто не верит, потому что никто их не выполняет, но я был совершено не согласен с решением проблемы! Хотя какая это проблема? Мир давно не верит сам себе, единственное, что может хоть как-то дать сраную веру друг другу, так это адвокаты.

Наслушавшись панихидной лекции, мне стало совсем не весело. Я, как слепая и глухая собака, продолжал верить в обещания. Наша мать учила нас по-другому… К моему великому, нет, превеликому счастью, она не училась в ВУЗе. Она закончила школу, а потом пошла работать поваром в церковь, по совместительству уборщицей. И, черт побери! Она приходила в грязной одежде домой, с полупустой сумкой продуктов (самых дешевых), но счастливая и улыбчивая. На свои несчастные копейки она подарила нам с Люцом это «корыто», на котором мы ездили в университет. Ну, так вот, наша мать всегда говорила, что язык – это прародитель действий, за которые говорящий ответственен перед самим собой, а ответственность перед самим собой намного ценнее, чем параноидальная туалетная бумага с кривыми напечатанными буковками и печатью юриста. Но так говорили наша мать, а кто такая была наша мать? Как бы ее назвали – низший класс, без семейного древа, без имени, без денег, без нечего. Она была никем окруженная ничем. Поэтому ее слова помнили только мы с братом, потому что для нас она была всем. Я стал ценить ее еще больше, чем когда-либо, когда начал учиться в гнилом месте… Ее слова, и только ее, были путеводителем для меня по моей сраной жизни.