Папа, спаси меня (СИ) - Ильина Настя

Когда это произошло, мне показалось, что я погрузилась в могилу, и сверху меня придавила не дверца, нет, — настоящая могильная плита. Я даже негромко заскулила от ужасающего, страшного чувства безвыходности. Паника клокотала в горле, накатывала волнами тошнота…Черрт. Как мне быть? Как выпутаться? Что делать?

Я дергала руками, но узел, как назло, кажется, затягивался все больше, Уже, быстрее, сильнее. Руки саднило, ногам было невыразимо холодно, дрожь пробивала все тело.

Но сейчас, в эту самую минуту, я думала о том, что скажут Егорке, когда он спросит, где его мама. Что ему скажут? От этих мыслей начала кружиться голова. Господи. Еще одного испытания мой мальчик не переживет.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ноги коснулась какая-то мохнатая субстанция, и я взвизгнула от липкого ужаса, но на самом деле не смогла издать ни звука с заклеенным скотчем ртом. Вот же Женя…

Ты все равно ответишь за все свои прегрешения, за все свои слова, деяния. Вселенная этого так просто не оставит…

И вдруг, в момент, когда я, кажется, начала уже заваливаться набок, боясь прикоснуться к стенам влажного подвала, случилось то, чего я и ждала, и боялась…

— Тоня? Тоня! Где ты? Тоня, скажи, что ты жива! — я слышу быстрые шаги и родной голос над собой, над головой и начинаю мычать что есть силы, чтобы Кирилл меня обнаружил, заметил, нашел и спас, как настоящий рыцарь в сияющих доспехах.

— Тоня! — надрывно кричит он и я начинаю стучать ногами, плакать от облегчения и боли, страха, что он может пропасть, испариться и не найдет меня тут…

Но вдруг…

Люк открывается, и я вижу испуганное лицо Кирилла, обрамленное светом, как лицо святого на иконе и улыбаюсь сквозь слезы. Он и есть самое святое, что у меня есть. То, чего я чуть было не лишилась…

Мое сердце начинает петь и стучать так нервно, хаотично, асинхронно, как всегда во время близости с Кириллом, и мне хочется нервно смеяться: не думала, что в моей душе окажется так много любви к этому человеку…

Кирилл спрыгивает на землю, и, хоть тут совсем мало места, и сразу же становится темно, от чего у меня перехватывает дыхание, и паника снова подкатывает к душе, подхватывает на руки.

— Все, сейчас, сейчас, — шепчет он, и я вижу, что глаза у него безумные, руки мелко подрагивают, а лицо приобрело землистый оттенок. — Сейчас, сейчас.

Он шепчет под нос что-то на автомате, пока поднимает меня из этого мерзкого склепа, пока развязывает руки, сдирает скотч, растирает замерзшие в подвале ноги. Ничего не понимаю, что он говорит себе под нос, но это касается меня, Седого, какого-то Лаптя…

— Кир! Кир! — тут же кидаюсь к нему на грудь и прижимаюсь к его теплому, надежному, большому телу. Аромат его туалетной воды входит в мое нутро, а руки, которыми он тут же начинает гладить мои плечи, волосы, спину, — дарят покой и уют.

Из глаз тут же бегут слезы, это слезы радости, облегчения, тоски. Он утирает мне их своими жестковатыми пальцами, целует макушку, висок, плечо — куда только может дотянуться в этом хаотичном радостном танце жизни.

— Малая, живая, родная, — говорит он мне жарким шепотом в ухо.

— Кир, — вдруг отстраняюсь я от него, смотрю серьезно. Держу его за плечи, смотрю прямо в его темные глаза. — Кирилл, тебе нужно быть осторожнее. Здесь ходит Женя, он…не нормальный. Он…сошел с ума!

Кирилл, замеревший на миг, вдруг испускает горький смешок.

— Ни о чем не волнуйся, Тоня, ни о чем. Ты — моя, ты со мной. Я теперь тебя ни на минуту никуда не отпущу, поняла?!

Он снова притягивает меня к себе, целует в щеку, помогает подняться на ноги, и вдруг прижимает к себе так сильно, так крепко, что перехватывает дух. Я чувствую то же, что и он: мне хочется сродниться с ним до конца, войти в его тело, слиться с ним, срастись…

— Я думал, что потерял тебя…вас…Никому, никому, не дам в обиду. Никому…

Я плачу, но не ощущаю слез. Потому что сейчас это слезы радости, освобождения, любви. Это свет и покой, предвкушение грядущего счастья.

Теперь, видя, как этот сильный, огромный мужчина, которого ничем не прошибешь, волнуется и едва заметно выдыхает мне в волосы, я понимаю отчетливо и очень точно: он любит меня. Любит! И это осознание растекается жидкой лавой по венам, огнем счастья, становится венцом света над нами.

Мы через многое прошли, и еще через многое пройдем, я это точно знаю, но уже вместе. Я его никогда не отпущу и никому не отдам. Никому. Никогда. Потому что этот мужчина, слепленный из гранита, приправленный жгучим перцем, закаленный в жерле вулкана, — мой и только мой.

Он справится с любой напастью, вытащит из любой беды и с ним я могу быть настоящей, не притворяться тем, кем никогда не была и не буду. И даже если вдруг он скажет, что не готов к отношениям сейчас, или потом, мне все равно. Я вынесу любое его решение, только бы быть рядом.

— Надо срочно к врачу, — вдруг отодвигает он меня, держа за плечи на вытянутых руках и пристально осматривает лицо. — Ты как себя чувствуешь?

Невесело хмыкаю, и вдруг из уголка рта начинает течь тонкой струйкой кровь — рана от пощечины Седого.

Кир тут же меняется в лице. Его глаза заполоняет мрак, сумрачный и густой туман поднимается из глубин его души.

— Нет, нет, — спешу заверить его я в том, что со мной все в порядке. Кажется. — Я в норме, честно.

— Я убью его… — побелевшими от ярости губами шепчет Кирилл.

Он дергается в сторону, но я не могу оставаться одной, не могу позволить ему, чтобы над человеческой сущностью взяла верх звериная, дикая, и он будто бы понимает меня, снова привлекает к себе, гладит по волосам.

Прижимается своими мягкими губами сначала к щеке, а после — к губам. Вдавливает их сильнее, ловит мой вдох, и, как только рот размыкается, входит в теплую глубину своим языком. Он надавливает больше, и я с удовольствием растворяюсь в его жарком поцелуе, который становится все активнее. Страсть, которая поднимается из глубин его естества, отзывается во мне звоном, огнем, ожиданием.

— Хочу тебя всю, — говорит он мне срывающимся шепотом, покусывая ушную раковину, поджигая бикфордов шнур моего возбуждения. — Всю, без остатка.

— И я… — бормочу между этими страстными поцелуями, откликаясь на все его ласки, растворяясь в них без остатка.

— Ты моя, Малая, слышишь? — он прижимает меня к себе так сильно, что я прекрасно ощущаю его возбуждение — сильное, мужское, говорящее за него лучше всяких слов.

— Никому тебя не отдам…Никому… — практически стонет он мне в плечо, когда я не выдерживаю накатившего цунами чувств и прикусываю кожу на его шее…

Все внутри пульсирует и мелко дрожит, и все, чего я хочу в эту секунду, — это только ОН. Он и никто другой. Благоразумие растворяется в мареве желания, и я буквально лечу ввысь от его откровенного шепота, зудящего нарастающего возбуждения.

И вдруг он буквально отрывает меня от себя, на расстоянии вытянутой руки удерживая за талию.

— Нет, Малая, не здесь.

Я нервно смеюсь, и он тоже меняет настроение, глаза становятся яснее, светлее.

— Только не здесь. Нам нужно ехать в больницу.

— Да! Да! — вдруг собираюсь я и нервно оправляю волосы. — Нужно спешить к Егорке. Он наволновался уже, наверное…

Господи, что же он подумал? Плакал, наверное, навзрыд, когда мама не пришла…О нет…

— Не переживай, он под контролем. Я заказал и ему охрану.

Непонимающе гляжу на Кира, но он снова собран и подтянут.

— Не помешает.

А потом вдруг неожиданно целует, будто клюет, меня в нос, явно не удержавшись притяжению между нами, и почти рычит:

— А сейчас срочно едем на обследование. Если с тобой, — он кладет свою огромную, горячую ладонь, мне на живот, и от этого теплого жеста в моей груди распускается огромный яркий цветок, сотканный из света и огня. — И с ним что-нибудь случится, я за себя не отвечаю.