Давай заново (СИ) - Чепурнова Тата

Кровью захлебывался, когда Вадим с отморозками пинали меня во дворе, самоутверждаясь за счёт слабости моей. Но и тогда страдал меньше, подозревая что хруст в груди это не лопнувшая гордость, а переломы.

— Я не люблю тебя Андрей, ни сейчас, ни тогда когда спала с тобой. Это был просто секс, — меня сломали её слова, пущенные по венам чистым ядом, конвульсией пробив мышцы. Сил бороться, вгрызаться в то, что не принадлежало тебе, становилось бредом. Отпускал её, брезгливо отмываясь от мыслей о ней, не мог позволить себе звать обратно.

Сука, а ведь знала куда бить, там где тонко, где лёгкой паутинкой прикрыто от чужих глаз, но до сих пор гнило. И ныть не переставало… никогда… ни в минуты буйного оргазма, ни в обычные дни уединения с ней.

Выбить желал Ксюшу, но она снова возвращалась, каким-то адским наваждением проникала в пустую голову, прокатывалась секундной судорогой по телу, оставаясь на языке горьким отчаянием. Душу изливала о своём наркоманском прошлом, а я ударить её хотел, боль причинить. И так злился на эти реакции, что бежал прочь от неё, чтобы остыть, ведь из-за тайн Ксюшиных любить её я не перестал.

Сильней прикипал, ведь знал каково быть поломанным и ненужным. Прощать хотел, душить в своих руках и никому не отдавать. И прощал… боль с ней делил, в постели пропадал, чувствуя не похоть, как обычно, а дикую зависимость, изъедающую. Вёлся как пацан малолетний, на любой пинок реагировал, словно ждал подножки.

Дождался. Ксюша… моя… единственная, кому я впервые за столько лет открылся, поверил и допустил не только до члена, в душу пустил, пинка дала. Придурок сопливый не иначе, раз верил, что может быть по другому.

Обдолбанная, в край опушенная, жмётся к стене, с платьем задранным. Кошкой льнет к бывшему, выгибается, стонет. И стон этот, как лезвием по старым рубцам, срезая на живую грубую ткань, что бронёй наросла на сердце. Сочится всё, глаза заливая неверием липким.

Клокотало всё внутри злостью и желанием кинуться к ним, сторицей вернуть ей боль, заставить умыться кровью и слезами. Сбить с них спесь и безнаказанность.

Уходил и не слушал. Знал потому что, если останусь, убью. И его, и её. Руки бы замарал, а в себя бы не пришёл.

Надю к себе тащил и вколачивался везде где только она разрешала, не дожидаясь пока она возбудится. Не для этого она мне здесь была нужна, я пар выпускал, а сам сдохнуть стремился. Пофиг на всё было. Пофиг на тошноту от самого себя, на близость с нелюбимой женщиной. На Ксюшку только не плевать, на жгучую боль ожогом оставленную её мутными глазами.

Сучья жизнь, вечно путала карты, козырять нечем. А в дверях раскаяние, моя личная совесть, уже не под кайфом, чистая и невинная. Смотрела отрешенно, как и я на неё с Вадимом, и казнила мысленно. Но не меня, а себя. В прямом смысле уничтожала, я лишь под занавес успел, вычистил всё чем она успела нахвататься. Спас, но себя так и не простил, ведь я был виновником. Тем кто загнал ей в грудь нестерпимую колкость измены.

Бегал от Ксюши потом, думал чем дальше от неё, тем всем легче. Зачем-то изображал, что не свободен, когда на самом деле кроме Ксюши никого не подпускал и не хотел.

Я её испортил. Взял, что мне не принадлежало, а теперь страдал, до тех пор пока она сама не вернулась. Нырнул к ней в кровать и пульс затих, мысли отхлынули, иссушив больное тело. Слушал как спит, как вжимается телом замершим и боялся спугнуть. Судорожно цеплялся за призрачную нить, чтобы заново сшить нас обоих, пришить к друг другу…уже навсегда.

Знал о ней всё и больше не мог себе позволить её потерять.

Тихо…

Настолько тихо, что слышно как снежинки со скрипом летят в стекло, кружатся за окном в безумном танце. Мельтеша в свете уличного фонаря, рисуют для меня сказку, которая впервые начинает вырисовываться чётко, а не полутонами. Спокойно и невероятно уютно прятаться под одеялом в одной футболке на голое тело. Ждать Андрея, закусывая губы в нетерпении, скрещивая пальчики на счастье и любуясь им.

А он стоит на балконе, такой расслабленный, любимый, безумно родной. Мой…

Курит, магнетически приковывая к себе внимание, выпуская тонкую струйку дыма и лишь огонёк поблескивает в утреннем полумраке, оставляя Андрюшино лицо в тени.

Мы потеряли столько времени и его не восполнить, лишь можно наверстать, вырвать из лап обиды по праву положенное нам счастье. Насладиться теми минутами, что мы упустили.

— Почему не спишь? — вернувшись, сонно бормочет и валится на кровать, пряча в подушке ласковую улыбку.

От него всё ещё пахнет мандаринами, которые он ел на перегонки со мной, запивая шампанским с горла каких-то пару часов назад. И сигаретным дымом, а ещё морозной свежестью, ту что он принёс вместе со снегом в волосах. Руки мои подрагивают замирая над головой Андрея, не решаясь пальцами зарыться в спутанную шевелюру.

— Не знаю, — еле заметно пожимаю плечами. — Не хочется.

А ведь и правда ничего не хочется: ни убегать, ни прятаться, ни хоронить чувства, ни страдать в дали друг от друга. Как-то всё стирается под натиском нашего уединения, становится не важным.

— А чего хочется? — щекочет дыханием щёку, развернувшись ко мне лицом, словно ища поцелуя.

— Включи гирлянду, — ляпаю детскую хотелку, предвкушая как заблестит каждая игрушка в свете огоньков. Наивное желание взрослой женщины любоваться фонариками, ощущать себя счастливой как в детстве, которого у меня толком и не было.

— И всего-то? — с тоской в голосе отзывается Андрей, но встав, плетётся в угол комнаты, натыкаясь на мало-мальски различимые предметы в темноте.

Возня сменяется едва уловимым «матерным» русским, а после слышится резкий щелчок. Яркая вспышка буквально ослепляет, пуская перед глазами мельтешащие белые точки расползающиеся в размытые круги.

— Андрюш? — тихонько зову его, а не услышав ответа выныриваю из-под одеяла.

Двигаюсь осторожно в направлении невнятного звука, который неожиданно стихает до полной тишины, убивая своей внезапностью. А за ней следом накатывает волнение, острой иглой пронзая в самое сердце.

«Господи, я убила его своим дурацким пожеланием» — проносится первая мысль, когда я привыкнув к скачущим искрам в глазах, замечаю Андрея лежащим почти под ёлкой.

Нос щекочет смолянистый хвойный аромат вперемешку с запахом перегоревшей пластмассы.

— Крут, — повторяю попытку, но тронуть его боюсь.

— М-м-м, — мычит, сдерживая видимо из последних сил желание расхохотаться.

— Идиот, — наказать за злую шутку не выходит.

Андрей изловчившись слишком резво, для человека якобы пострадавшего от электро разряда, дёргает меня за руки. Опрокидывая на себя, попутно целуя в сжатые от страха губы, чтобы потом навалиться всем своим немаленьким весом, подминая моё тело под себя. Слишком завороженная нашей позой, не сразу подмечаю колкие иголки, что впиваясь в спину причиняют дискомфорт и лёгкую, но отрезвляющую боль.

— Я искал подарок.

Лишь когда Андрей нависает над моим лицом, ко мне возвращается дар речи перехваченный до этого опьяняющим чувством волнения.

— И как? Нашёл?

— Не-а, пришлось положить тебя под ёлку, — трётся кончиком носа, очерчивая контур губ, так сладко уводя куда-то далеко от реальности, а там свободно и легко. — Ты самый долгожданный подарок.

Влажные губы накрывают мои рот, языком заставляя поддаться, принять всю нерастраченную ласку. Это так нежно, трепетно и мило, что не хочется прерываться. Даже ковром расстеленные ёлочные иглы царапающие сквозь ткань футболки не могут остановить. Ни меня соскучившуюся, ни Андрея ждущего подходящего момента.

— Не самое удачное место для занятия сексом, не находишь? — противоречу собственным словам начиная тянуться к резинке спортивных штанов. Всегда так с ним, жарко до сухости на губах, до чёртиков в голове, до томительной ненасытности в каждой клеточке наэлектризованного тела. Рядом с ним — нет меня, всё внимание заколдованно плавится, превращая в податливый воск, из которого он способен вылепить всё что ему заблагорасудится.