Елена Вернер - Три косточки тамаринда

– Я не знаю, – прошептала Марина.

Ее широко раскрытые глаза смотрели на него с мольбой. Павел вспомнил, как давным-давно другая маленькая девочка уже смотрела на него так. Призывая сделать хоть что-нибудь, чтобы унять нестерпимую боль. Тогда, помнится, это у него почти получилось.

Он еще раз вздохнул, смиряясь, и поцеловал Марину. Они не знали друг о друге ничего, кроме имен. Запахи кожи, тела, рта, вкус слюны – все было новым, еще резким, а движения губ – незнакомыми, непривычными. Они изучали и подстраивались. Его поцелуй не встретил ни сопротивления, ни возмущения. Марина отвечала, не бурно, без жадной готовности. Как будто он куда-то уходит поутру и прощается с нею, пока она еще дремлет в постели, и этот поцелуй пробуждает ее ото сна.

Павел оторвался от ее губ, но не отодвинулся. Его глаза, открывшись, оказались так близко, что Марина толком не могла на них сфокусироваться. Он улыбался. Да, у него все-таки рыжие ресницы, отметила она про себя.

– Я оставлю тебя на три минуты. А когда вернусь, ты мне расскажешь все, что с тобой приключилось. Расскажешь без утайки, как если бы ты даже лица моего не видела и не боялась встретить меня когда-нибудь еще хоть раз. Или я могу предложить тебе пойти к тебе или ко мне, и тогда мы проведем с тобой сумасшедшую ночь. Мы будем заниматься любовью, пока не рассветет, пока простыни не прилипнут к телу, пока ты не попросишь пощады и не откинешься на подушки. Голая и такая красивая… А потом утром пойдем завтракать блинчиками с ванильным мороженым и пить дрянной здешний кофе. Но тебе ведь не это от меня нужно. Решайся.

Он ушел. И до его возвращения она колебалась и никак не могла выбрать из двух предложенных ей вариантов.

Но вот о каменную ступеньку звякнула бутылка – в таких еще продают на местных обочинах слитый бензин для скутеров. Ром «Санг Сом». Павел поставил рядом тарелку с кусочками ананаса и манго и распечатал большой пакет сушеного сладкого тамаринда с острым перцем.

И тогда Марина заговорила. События она излагала нарочно бесстрастно, и о папе, и о маме, и о собственном диагнозе. Лишь иногда она прерывалась, чтобы отпить из горлышка рома или чтобы прожевать жгучий тамаринд и выплюнуть в кулак блестящую, будто лаком облитую косточку. Эти передышки помогали ей не сбиваться.

– И вот сегодня я пыталась покончить с собой. Заплыла подальше в море. Но потом… отложила это предприятие на завтра. Видишь, как удачно? Тебя встретила. – В конце Марина попробовала свести все к кокетству.

Но Павел ее игру не поддержал:

– Ты собралась умирать потому, что боишься умирать…

– Нет, я не боюсь. Мне просто надоело! Знаешь, почему я люблю свою работу? Я не просто перевожу с одного языка на другой слово в слово. Я – могу, я – решаю, от меня зависит! Понимаешь? А в своей жизни… что? Папа умер. Мама заболела, долго болела и умерла. Даже любовник вернулся к своей бывшей жене. Меня ставят перед фактом, ставят именно те, кто мне дорог!

– Так получается не только у тебя. Так у всех людей, – Павел кивнул в ту сторону, где кипела жизнь ночного королевства. – Парней ставят перед фактом, что их девушки беременны. Пациентам говорят, что у них неоперабельный рак. Судьи выносят приговоры, а полицейские выписывают штрафы.

– Да, – завелась Марина. Ее уязвило, что Павел даже не посочувствовал ей, словом не обмолвился. – Только парни тоже участвуют в зачатии, а приговоры и штрафы возникают не на пустом месте. Многие не сталкивались с половиной того, что выпало мне. И теперь – меня снова решили проинформировать: «уважаемая госпожа такая-то, у вас неизлечимое нейродегенеративное заболевание. Приведите в порядок свои дела и смиренно ждите смерти, которая наступит не сразу, а после мучений физического и морального характера. Возможность предоставления книги жалоб и предложений временно отсутствует. Всего доброго». Я хочу что-то решать в своей собственной жизни. Хотя бы когда я из нее уйду, если уж остального меня все равно уже лишили.

– Ничего еще не кончено, ничего! – Павел схватил ее за руку, его пальцы были горячими и сухими и очень плотно обхватили Маринино запястье, так что заныл сустав. – Ты ведешь себя как жертва! Ты же знакома с психологией! Жертвы жалуются и хотят, чтобы их пожалели. Сочувствие, сострадание, возможность пожаловаться… Чтобы порезанный пальчик поцеловали, и все прошло. Я могу поцеловать пальчик. Тебе будет приятно, что я поцеловал пальчик. Но рана заживет только тогда, когда свернется кровь, а потом регенерируются ткани, слой за слоем. Не раньше – но и не позже.

– Ты не понимаешь! Одно дело – ждать заживления раны, чтобы быть здоровой и жить. И другое дело – знать, что рана затянется, а на месте нее появится язва. И она будет расти, пока не сожрет заживо. Как тебе такая перспективка? А?

– Это будет не завтра, – непреклонно отрезал Павел. – И даже не через год. Я еще пока не очень разбираюсь в тонкостях твоей хореи Хантингтона, но…

– Вот именно. Как ты можешь об этом судить?

Он мог бы сейчас встать и уйти. Марина давно уже ждала этого поступка. В сущности, вся эта сцена была абсурдом. Мужчина познакомился в дивном местечке с симпатичной девушкой, и та с первых же минут знакомства принялась вываливать на него все свои проблемы, между прочим, многочисленные. Что сделал бы нормальный человек? Он сказал бы «я в туалет» и никогда бы не возвращался…

– Рассказать тебе одну притчу? Про бездну за деревней. Услышал тут неподалеку, в деревеньке морских цыган.

– Про бездну? Что-то ницшеанское…

– Возможно.

– Мне как раз, – невесело хохотнула Марина. Ром уже ударил в голову, все вокруг приобрело мягкость. – И где ты нашел здесь цыган?

– Строго говоря, это филиппинцы. Бродяги, несколько поколений назад приплывшие сюда. Но притчу рассказал мне европеец.

– Хорошо, начинай, – позволила она, подпирая рукой голову и приготовляясь слушать.

Павел прокрутил в голове всю историю от начала до конца, чтобы не упустить важное, и начал:

– В одной очень красивой местности стояла деревенька. В ней жили обычные люди, в меру хорошие, в меру открытые, в меру добрые к соседям. Но так уж вышло, что за деревней зиял огромный и опасный обрыв. Корни деревьев не могли удержать осыпающейся земли, а дно обрыва скалилось острыми камнями. Старики ходили туда умирать. И каждое новое утро обрыв исчезал в прежнем месте и возникал с другой стороны, но где точно – никто не знал. Сколько бед причиняло жителям деревеньки это опасное соседство! То молоденький пастушок замечтается и оступится, то под ногами пылкого любовника, бредущего со свидания в безлунную полночь, разверзнется земля под ногами… Так что жители деревни сразу поутру бегали посмотреть, где на сегодня обосновался обрыв. Они знали, что делать этого и не стоило бы, ведь раз заглянувшему в тот обрыв непременно хотелось сделать это снова. И чем чаще кто-нибудь из деревенских ходил любоваться на бездну, тем скорее погибал в ее объятиях, так она его заманивала.