Шантель Седжвик - С любовью, Лукас

Дорогая Окли,

Жизнь несправедлива. Ты это знаешь. Мы всегда задаемся вопросом, почему плохое случается с хорошими людьми.

Жизнь сложна. Но благодаря сложным ситуациям мы можем многому научиться. Возьми, к примеру, меня. Я узнал, как сильно может заботиться человек о ком-то еще. Я научился дорожить каждым моментом с любимыми. Научился не воспринимать все как должное — рукопожатие друга, разговор. Даже что-то такое простое, как дыхание.

Я узнал, что даже если это и сложно, жизнь имеет значение. Было бы легче просто убежать от своей жизни, но ты меня поддерживала. Ты еще не готова меня отпустить и, если говорить честно, ты гораздо больший борец в моей битве, чем я.

Когда я умру, не убегай от жизни. Даже если сложно. Она полна уроков. И счастья. И хороших вещей. Не отбрасывай ее. Иногда становится сложнее, иногда все несправедливо, но если заставишь себя посмотреть проблемам в лицо, все станет лучше. Все разрешится. И я знаю, что ты преодолеешь все препятствия, которые появятся на твоем пути. По крайней мере, пообещай, что попробуешь. За этот последний месяц ты совершенно точно показала мне, что можешь сделать. Поверь в себя. Я в тебя верю.

С любовью, Лукас.

Перечитываю письмо еще три раза.

Он забыл упомянуть, что жизнь — отстой. Но думаю, что это то же самое, что и несправедливость.

Лукас прав. Как обычно. Если он говорит, что я со всем справлюсь, значит, так и будет. Я не могу кинуть Карсона. Неважно, как сложно будет видеть его боль, я не могу так с ним поступить. Не после того, через что мы прошли. Серфинг, гитары, прогулки по пляжу — идеальная весна, полная воспоминаний, которые я не смогу забыть.

Если он умрет до того, как я смогу попрощаться…

Я сглатываю, и до меня доходит. Лукас сейчас был бы так мной разочарован. Он никогда бы не бросил меня, и Карсон тоже.

Я встаю и протискиваюсь мимо огромного парня прямо в проход. Я должна отсюда выбраться. Я могу быть сильной. Я могу помочь Карсону бороться. Я могу быть тем человеком, каким была, когда Лукас боролся за свою жизнь. Помогу ему, когда он слег. Поддержу его, когда намного легче отпустить. Я его не потеряю. И не отпущу. Не сейчас.

Жизнь несправедлива, но она достойна того, чтобы за нее боролись.

Иду к двери, бормоча всем извинения, и возвращаюсь обратно к воротам, в аэропорт. Я сделала свой выбор. Именно здесь я должна быть прямо сейчас.

С Карсоном.

Я прохожу сквозь двери больницы. Никогда не была именно в этой больнице, но они все пахнут одинаково — дезинфицирующими средствами, антисептиками, болезнями.

Запах напоминает о Лукасе, лежащем на больничной кровати, и у меня кружится голова, из-за чего я чуть не падаю. Опираюсь о стену и глубоко вдыхаю, стараясь игнорировать воспоминания о лекарствах, болезни и смерти.

За стойкой регистратуры стоит медсестра, и я направляюсь к ней. Сглатываю ком в горле. Я могу это сделать. Я могу быть храброй.

— Чем могу вам помочь? — У нее милый голос. Приятный и чуткий. Она напоминает мне мою бабушку с тонкими седыми волосами и очками на переносице.

— Я здесь, чтобы посетить пациента. КарсонаНая?

Она смотрит в свой компьютер и сочувственно улыбается мне.

— Нападение акулы, верно?

Я киваю и снова сглатываю.

— Он в палате интенсивной терапии.

— Ох. Ладно. — Я не знаю, как туда пробраться, и уверена, что они, возможно, меня не пропустят. Отступаю, а затем слышу знакомый голос.

— Окли?

Кеилани подходит ко мне и притягивает в крепкие объятия.

— Ох, Окли, я так рада, что ты здесь, — говорит она. Вытирает слезу, отпуская меня. Она выглядит уставшей.

Я же могу лишь кивнуть, только бы не заплакать.

Дама за стойкой ничего не говорит, когда Кеилани ведет меня по коридору. Мы заходим в лифт, и она нажимает кнопку второго этажа.

— Я не думала, что ты придешь, — говорит она. — Карсон рассказывал мне про твоего брата. Уверена, что для тебя это сложно.

— Я в порядке. — На данный момент.

Двери открываются, мы заходим в приемный покой. Конечно, родители Карсона здесь, но нас они еще не заметили.

У меня уходит минута, чтобы восстановить дыхание, потому что эта картина выглядит так знакомо. Она напоминает мне о том, как я с родителями ждали окончания операции Лукаса. Обычно мы часами оставались в приемном покое, ждали, когда подойдут доктора, чтобы сказать, как все прошло. Такое случалось больше раз, чем мне хотелось бы помнить.

Снова впитываю в себя эту картину и стараюсь контролировать свои эмоции. Рассматриваю все, начиная от искусственных цветов в огромной вазе, стоящей возле дивана, и раздражительного освещения, из-за которого у меня будет болеть голова, если я здесь задержусь, до пустых пенопластовых чашек, стоящих на кофейном столике. Смотрю внимательно на одну из них, по краю которой отпечатались следы от зубов. Такой стала бы и моя.

Перевожу взгляд на маму Лукаса, которая читает один из журналов, устроившись на стуле. Она выглядит изможденной. Ее темные волосы убраны в неряшливый пучок, и кажется, что она не накрашена. Его папа тихонько храпит на диване, ноги лежат на столе напротив него, а руки убраны за голову.

— Посмотрите, кого я нашла, — говорит Кеилани, прерывая тишину.

Мама Карсона поднимает голову, и ее глаза расширяются, когда она видит меня.

— Окли, большое спасибо, что пришла. — Она встает и обнимает меня. Его папа шевелится на диване, на секунду открывает глаза, но ничего не говорит и даже не встает, чтобы поприветствовать меня.

Мама Карсона отодвигается и берет меня за руку. Не знаю, желаю ли знать ответ, но мне хочется быть храброй, поэтому задаю вопрос:

— Как он?

Она вздыхает.

— Он все еще в коме. Они сделали ему переливание крови, так как он потерял очень много своей. Четыре пинты.[11] По пути в больницу у него дважды останавливалось сердце. — Ее губа дрожит, и она прочищает горло и пытается взять себя в руки. — Но они смогли его вернуть. Он в критическом состоянии, но дышит самостоятельно. Они просто ждут, когда он очнется, чтобы проверить…есть ли у него повреждения мозга.

Я киваю. Не хочу думать о том, что произойдет, если он не очнется.

— Хочешь его увидеть? — спрашивает она.

— Да, — отвечаю я прежде, чем могу об этом подумать или уговорить себя на это.

— Разрешено входить одновременно двум людям, но ты, скорее всего, хочешь пойти одна.

— Мне бы хотелось. Если вы не против. — Не хочу плакать перед ними. А я буду плакать.