Елена Рахманова - Цап-царап, моя радость

Специалист по истории древнеримской сатиры, Павел Николаевич Огородников мало обратил внимания на перемены, произошедшие в его жизни. Мебель его окружала та же, что и прежде, а то, что всем книгам нашлось место в умножившихся шкафах, его только радовало и облегчало нахождение нужной. Да и Тихон лежал на привычном месте в кресле-качалке, правда, за исключением того времени, когда шлялся неизвестно где. А шлялся он постоянно, сколько его помнили в семье, и ничего поделать с этим было нельзя. Именно шлялся, потому что никакое другое слово не подходило к этому коту с плоской наглой физиономией, всегда прищуренными раскосыми глазами, шрамом через всю левую половину морды и рваным, безжизненно висящим тоже левым ухом.

Тихон умел себя поставить не только в семье. Жильцы престижной новостройки, встретив его у подъезда, прежде всего осведомлялись, не направляется ли он домой, и долго держали дверь открытой, пока кот прикидывал, как ему поступить. Если Тихон все-таки соблаговолял войти, то его пропускали в лифт, нажимали для него кнопку шестого этажа и с уважением смотрели вслед, как, задрав хвост, он неспешно выходит и с достоинством направляется к двери своей квартиры. Затем до пассажиров поднимающегося лифта доносился хриплый гортанный «мяв», которым Тихон оповещал хозяина, что он вернулся с прогулки.

Естественно, устоять перед таким независимым характером и завидной биографией, оставившей следы на морде Тихона, не смогла бы никакая кошка. Тем более Мурка, страсть как ценившая самостоятельность, доходящую до пренебрежения интересами живущих с ней в одной квартире людей, и своенравие, граничащее с наглостью.

И эти ее особенности характера вкупе с молодостью, врожденной грациозностью и очаровательной дерзостью во взгляде желтых глаз пленили старого ловеласа. Словом, если Мурка полагала, что встретила свою первую и настоящую любовь, то Тихон не сомневался: это его последняя сильная привязанность в этом мире. И живет она всего тремя этажами ниже – везет же некоторым!..

– Не будем им мешать, – прошептала Фрида Яковлевна и мечтательно вздохнула.

– А если дети пойдут? – спросил Артем, намеренно выводя собеседницу из элегического настроя. – Что я буду делать, если Мурка в подоле принесет?

Фрида Яковлевна растерялась и пожала плечами:

– Я об этом, право, как-то не подумала… – и предположила: – А может, у них будут чисто платонические отношения?

– Вы посмотрите на рожу этого Тихона, – с сомнением произнес Артем. – Такой прожженный тип своего не упустит, на сантименты ему плевать. А Мурка, что она знает о жизни…

Он осекся, поняв, что говорит, как отец, недовольный выбором единственной дочери.

– Впрочем, пусть поступает как знает, – махнул Артем рукой. – Кто-то же должен быть счастлив в этой жизни.

Фрида Яковлевна, склонив голову набок, внимательно посмотрела на молодого человека, но ничего на это не ответила.

– Давайте пойдем пить чай, как собирались, – предложила она. – У меня уже все готово. Я сегодня штрудель испекла.

Артем кивнул и вышел, в последний раз оглянувшись на Мурку: не свалилась бы вниз, чего доброго…

Лохматый Иван в растянутом свитере, купленном в известном бутике за бешеные деньги, опять преподнес ей букет и вызвался подвезти домой. Лина согласилась – все лучше, чем тащиться на общественном транспорте. Хотя в последнее время она все чаще прибегала к услугам таксистов или леваков, что постоянно дежурили возле Телецентра.

Иван, так же как и Таран-Бороновский, говорил о дружбе и, так же как маститый сценарист, норовил затащить ее в постель. Лина к намерениям коллеги относилась с пониманием, и они даже находили отклик в ее душе. Юноша был хваток, напорист, зубами вгрызался в профессию и завоевывал себе место под солнцем, не щадя живота своего. К тому же он отличался остроумием и в любой компании запросто становился своим. С ним было весело, легко, и на его внимание и свободное время претендовали многие телевизионные девицы.

Лина для него, тоже немосквича, не считалась завидной партией, поэтому можно было предполагать наличие у Ивана по отношению к ней толики искренних чувств. Во всяком случае, он не раз говорил, что их союз способен принести пользу обоим. А там, глядишь, дружеская симпатия перерастет в нечто настоящее и стоящее, в то, что на всю жизнь. Пока же он ненавязчиво и деликатно наставлял ее, кому что можно говорить, а кому нет, с кем как себя вести и что нынче модно в телевизионной тусовке. Словом, уберегал Лину от множества синяков и шишек, которые она наверняка набила бы себе по неопытности.

Наедине с собой Лина все больше склонялась к мысли, что Ваня прав и им стоит попробовать жить вместе. Но стоило оказаться в его обществе, как в нее словно вселялся дух противоречия. Она кокетничала, привлекая его, и тут же язвила и становилась высокомерной, стараясь возвести между ними стену отчуждения или выдержать дистанцию…

«Господи, что же я творю? – недоумевала Лина, сидя в машине рядом с Иваном. – Почему у меня семь пятниц на неделе? Я же обрадовалась, когда увидела цветы, и рассчитывала, что он повезет меня домой, а сейчас судорожно придумываю повод, чтобы не дать ему подняться в квартиру. И так ведь каждый раз. Зачем парню морочу голову, ведь симпатичен он мне…»

– Эй, о чем задумалась, дивчина? – спросил ее Иван.

– А? – откликнулась Лина, делая удивленные глаза, и вмиг придумала зачин диалога, уводящего в сторону от ее размышлений. – Да вот подумала, с чего это вдруг на вашем телевидении…

– На нашем телевидении, – поправил ее Иван.

– С чего это вдруг на нашем телевидении повадились говорить неправильно?

– То есть?

– Ну, например, все чаще и чаще произносят с экрана «ихие» или «ихние» вместо «их», – объяснила Лина.

– Чтобы быть ближе к народу, – отшутился Иван, занятый сейчас совсем другой проблемой: как сделать так, чтобы оказаться у Лины в квартире. Ну сколько можно его динамить?

Все намеки на то, что за годы жизни в столице он успел обзавестись собственной жилплощадью, Лина пропускала мимо ушей. Дурой она не была, значит, преследовала какой-то свой интерес. Вот только какой? Он ей симпатичен, это видели все из их окружения, так чего кочевряжится? А может, ей просто нравился период ухаживания? Все, конечно, могло быть, и Иван готов был подождать еще месяц-другой. Но ему хотелось определенности в «ихих» отношениях…

– Ну и когда ты пригласишь меня на чашку кофе? – спросил он, останавливая машину у знакомого подъезда и в упор глядя на Лину.

– Прямо сейчас, – ответила она, не задумываясь и не отводя взгляда, и поняла, что чувство неловкости, которое испытывала, когда оставалась с Иваном наедине, исчезло.