Владимир Витвицкий - Двадцать пять дней на планете обезьянн

Чувствуя себя чихаком на склоне шашлыкской горы, он увидел в бинокль, как к дому Какерсенов на велосипедах подъехали две фигурки, и не удивился, узнав в одной из них Шимпанзун. Вторая, вероятно, дочка Гибне — слишком далеко, чтобы рассмотреть лицо. Однако черный дог подтвердил предположение. Подъехала машина, из нее вышла Гибне, он узнал ее, и скорее всего ее муж. А затем появилась другая машина, и Примат увидел Мака — пока счастливого геврона.

Все сходится, но у него нет к геврону злости. Этому виной расстояние и ожидание темноты, и стараясь не терзать себя все равно неточными вопросами, отдыхая в холодной тени уже почти прозрачных деревьев, он съел свой последний ужин.

Город из начинающихся огней беспечным пятном рыхлых двухэтажных улиц расстилался внизу, всем своим видом давая понять, что беспечность не верит в неожиданность, а рациональность не признает всплеска. Но скоро вечер и последний шаг, и его осторожность — лишь нежелание лишних движений.

Неторопливо канул в воду Олнцес, наступила неспешная и неплотная темень, включен свет и загорелись окна, проглочен ужин и приготовлены постели, телевизоры не удивили скукой множества каналов, а девочка Бандерла привела с прогулки дога.

— Пляйзер мильтоншуст катапультирен, Бандерла!

(Бандерла, вынеси пожалуйста мусор!)

— Оххер! — громко вздохнула девочка, отдавая поводок в руки матери. Дог по имени Лог не всегда послушен, и часто с прогулки в дом его приходится затаскивать силой.

(Ох!)

— Ахтузиркен, ширли балбессен, мацайфинг унд нихт лайфер дивидентен! — сделал ей строгое замечание отец.

(Смотри, будешь лениться, ничего в этой жизни не добьешься!)

— Ухти тух, Шимпанзунен балбессен, онен барбисюн! — нелогично, не так, как принято у воспитанных гевронских детенышей, дерзко возразила родителям девочка, однако без особых внутренних противоречий взяла черный пластиковый пакет и направилась к двери.

(А вот Шимпанзун ленивая, но красивая!)

— Оххер! — теперь удивился экзотической дерзости дочери Манкис.

— Айм унвизер, онер хрючерс форен ланчижор, батон бургеобезьянг зерпиллен онерписсен! — уже из дверей крикнула та и выбежала на улицу.

(Она хоть и спит до обеда, а обезьянны все равно на нее пялятся!)

— Русбандерленд нихтшиз взбдошер конторен, — непедагогично согласилась с революционностью в голосе дочери Гибне, удерживая рванувшегося вслед за девочкой дога.

(Русбандия по-своему интересная страна.)

— Взбдошер, батон нихтенбакс, — в общем-то, не стал оспаривать прелести Шимпанзун и трудности Русбандии Манкис, — уне цвайкин примур суперпук.

(Интересная, но не богатая, а второе важнее первого.)

Но Бандерла уже вышла во двор и не услышала деловитой отцовской мысли. Да и зачем — ведь в благополучной Гевронии все мысли известны наперед, а за мыслями следуют слова, а за ними дела, и как правило, дела не расходятся со словами. Но нездешняя случайность — она уже притаилась в неплотной темноте.

Примат начал спускаться еще в сумерках, но к дому Какерсенов приблизился часа через полтора — склоны гевронских фьордов не такие пологие, как русбандские сопки. Но это и хорошо — в городе стало меньше движения, это заметно по огням машин, а на нужной ему окраинной улице вообще никого нет.

Но он наблюдал еще полчаса, расположившись рядом с домом Гибнсенов — рассматривал улицу и выстроившиеся в аккуратный ряд двухэтажные дома. Мост, вот узкое место, а ему необходимо быть незаметным — иначе, зачем ему глушитель? Но и поздняя ночь — отсутствие звуков, опасна для него.

Фонари, освещенные окна, редкие машины, и он видел, как дочь Гибне, играя со своей большой собакой, пробежала по мосту — от дома Какерсенов к своему дому, к себе домой.

Выждав еще минуту-другую, чтоб наверняка, Примат решил — пора, и щелкнув предохранителем, вышел из скрывающей его тени.

А выжидал он, опасаясь собаки, избалованной и шумной. Теперь нужно лишь перейти через двор и выйти на дорогу, но…

Распахнулась дверь, и уже знакомая ему не только по фотографиям, но и по наблюдениям девочка, крикнув что-то внутрь дома, сбежала по ступеням…

Он замер, не решаясь выдать себя движением, надеясь на это. И она сначала не заметила его, но сделав несколько быстрых шагов все же разглядела большую пятнистую фигуру и характерный оружейный блеск.

Но успела лишь только вскрикнуть — его широкая ладонь накрыла ей рот и нос, и сильно прижав девочку к себе — чтобы сразу подавить сопротивление, он в три длинных шага оказался на крыльце.

Думать некогда, а дверь не закрыта. Справившись с ней локтем и держа в одной руке девочку, а в другой автомат, он ввалился в дом. Вот они, случайности — не пограничник догонит, так детеныш засветит.

Дог, уже свободный от поводка, услышав длинными ушами вскрик и почувствовав чужого, бросился к двери — но успел гавкнуть не больше раза.

"Пыыыыых", — несильно, приручено дернулся в руке "коротыш", и черный дог, громко, но коротко взвизгнув, рухнул на пол коридора. Услышав короткий стук и осыпание — пули, немного потеряв в силе в глушителе, пробили собаку насквозь и воткнулись в стену. Примат ослабил грубую хватку и освободил девочке нос — он чуть было не задушил ее в горячке.

Гибне и Манкис тоже слышали визг, удары и осыпание — Примат прочитал это в их глазах. А в застывших лицах остановилось время.

— Не шуметь, — спокойно, прежде всего Гибне, сказал он, когда появился перед ними в дверном проеме то ли большой кухни, то ли маленькой столовой, с автоматом в правой руке и с их дочерью в левой.

— Здравствуй, Гибне.

Но с первого раза, похоже, не прошло.

— Здравствуууй, Гибнеее! — повторил он громче и протяжнее.

На это раз пробило — он помнит ее поведение на шашлыкской дороге и знает, что ее оцепенение не вечно.

— Здравствуй, — выдавила из себя медленную четкость гевронка, не моргая глядя на него, и конечно же, на дочь.

— Произнеси, пожалуйста, по-гевронски: "Не шуметь", и прежде всего дочке, хорошо?

Похоже, к ней вернулось чувство реальности происходящего, и она более осмысленным взглядом оглядела его, свою дочь, и автомат.

— Ну?!

— Антивяккен! Бандерла, антивяккен! Шпрехер?

Девочка попыталась кивнуть — она явно в маму, но у нее ничего не вышло — Примат слишком сильно прижал ее к себе.

— И забери у меня свою дочь, я не собираюсь все время носить ее на руках. Антивяккен! — грозно проговорил он ей в самое ухо, прежде чем отпустить.

— Шпрехер? — разжимая ладонь, сурово спросил он девочку. Та понимающе закивала, оставляя ему на пальцах быстрые слезы и сопли.