Наследник для чужого мужа (СИ) - Шайлина Ирина

— Если хочешь…

Я остановлюсь, хочу сказать я, хотя все внутри меня протестует. Но она прижимает палец к моим губам, не давая словам сорваться.

— Я просто хочу, — говорит она. — Так что, меньше слов, больше дела.

Я боюсь придавить её своим телом, поэтому снова сажаю на колени. Она вся передо мной, обнажённая грудь, округлый тугой живот, разведённые ноги… голова кружится от близости и запаха. Прижимаюсь лбом к ложбинке груди, слышу, как гулко бьётся её сердце. Целую, сначала правую, грудь, потом левую. Я знаю, что грудь у беременных очень чувствительная, поэтому сжимая её в ладонях стараюсь контролировать свою силу. Владка чуть стонет, а я вижу, как на соске появляется маленькая белая капля, едва различимая в рассветных сумерках. Владка опустила взгляд, и тоже её заметила. Смутилась, попыталась отстраниться, но я не позволил.

— Так иногда бывает…

Я не дал ей договорить. Втянул в рот сосок вместе с капелькой. У неё не было ярко выраженного вкуса, но именно в этот момент мне тормоза отказали окончательно, оглядываться и размышлять я перестал — некогда. На секунду выпал из опьянения её телом, поняв, что не знаю, как заниматься сексом с беременной, когда Юля… так, никаких Юль сейчас. Разберусь. Главное — осторожно.

Снимаю с неё трусы. Мои уже давно где-то на полу. Давно — это минуту точно, невыносимо просто долго. После минутной заминки, потешной, но сладкой, определяемся с позой. Устраиваемся ложечкой. Влада прижимается к моей груди голой спиной, ягодицами в мой пах. Член упирается в её сомкнутые бедра и уже практически болит от напряжения.

У Влады твёрдые плечи, напряжена, ей страшно. И можно бы остановиться, но… Провожу рукой по её животу, вниз, она чуть приподнимает ногу. Она мокрая. Такая, что меня снова в жар бросает. Толкаюсь членом в тесное пространство между бёдрами, рукой направляю его внутрь. Владка всхлипывает, а я замираю. Больно? Но она ерзает, устраиваясь удобнее, чуть подаётся навстречу, желая принять меня полностью. С трудом подавляю желание войти резко и до упора, и вхожу медленно, крайне медленно.

И также двигаюсь внутри, стараясь контролировать каждое движение. Моя спина покрывается испариной, дрожат руки, так нелегко мне даётся тотальный самоконтроль. Причем Владе тоже — когда она вдруг решает, что заданного темпа ей мало и нужно быстрее. Опускаю руки на её бедра, сжимаю, придерживая, Владка протестующе стонет. Я чуть прикусываю кожу на её плече, в которое уткнулся лицом. Мне кажется — я плыву. Что взорвусь весь, и член, и голова разлетится на куски, расплескав содержимое по комнате. То, что творится внутри меня, это нечто невероятное. Такое, что невозможно стерпеть, оставшись при этом прежним. И я чувствую, что надолго меня сейчас не хватит, и скольжу рукой туда, где мы становимся единым целым. Здесь горячо и мокро. Двигаю пальцами в унисон нашим тела, не слышу ничего, кроме крови беснующейся в моей голове. Влада тянется ко мне, чертовски неудобная поза, сжимает мою ягодицу, впивается ногтями, давит, вынуждая меня проникнуть глубже…

И я уступаю. Пусть медленно — но до упора. Там так тесно, Господи… Владка стонет, этот звук пробивается ко мне, словно через толщу воды, затем она всем телом сжимается, как пружина натянутая, пульсирует вокруг моего члена… Тогда взрываюсь и я.

Открываю глаза — светло уже совсем, я даже её заметил, что солнце встало. И удивительно, что сам я уцелел. Руки, ноги на месте, голова, член похоже тоже, только он все ещё во Владе…

— Неудобная поза, — недовольно говорит она. — Мне тебя совсем было мало. Хочу тебя трогать.

И… засыпает. Я тихонько, чтобы не потревожить тянусь за одеялом, накрываю нас и тоже закрываю глаза, правда уснуть так сразу не выходит. Лежу, положив руку на её живот. Влада спит, а ребёнок нет — я чувствую его движения. А эта невозможная женщина проснувшись полезла в гугл — узнавать, в каких позах можно ещё… Стоит ли говорить, что за какие то несколько недель мы пробовали все, и чётко знали границы где заканчивается можно и начинается нельзя?



— Ты сумасшедшая, — смеялся я.

— Ну и ладно. Это все закончится, всегда заканчивается… Я не хочу терять ни день. Жалеть и убиваться потом буду, сейчас — некогда и не хочу.

В дурмане время летело незаметно. Живот у Владки рос, у меня росли круги под глазами — спать было категорически некогда. Всё моё время уходило урывками на работу, там все вконец разленились без меня, на скандалы с Юлей, бесконечные перелёты, и наконец — на Владу. А если ты после работы, летишь навстречу, зная, что вскоре обратно, спать просто преступление.

— Наверное, пора домой, — со вздохом признала Влада, когда я уснул посреди разговора.

Домой она хотела и боялась одновременно. Ещё не знала, как сказать Игорю. В этом вся Влада — она не умела делать больно другим, даже когда искренне этого хотела. И теперь чувствовала, что в ответе за этого великовозрастного мужика, все свои беды сотворившего своими руками. Он вернулся домой, когда мы собирали вещи. Куджо, чувствуя, что мы скоро уедем носился по квартире с поводком в зубах, переживая, что мы можем нечаянно его забыть. Он ревновал Владу ко мне, маленький и удивительно чуткий пёс.

— Уезжаете? — сухо спросил Игорь.

— У вас есть вторая дочь, — напомнил я. — И ей сейчас кажется, что весь мир против неё. Ей бы не помешала ваша поддержка.

Игорь дернулся ко мне, я знал, чего он хочет — ударить, желательно так, чтобы кровь брызнула из разбитого носа. Я для него был обидчиком его дочек. А он для меня никем пока был, а что дальше — время покажет. Себя я святым отнюдь не считал, но отчитываться перед Игорем — увольте.

— Пойдём, — позвал я Владу. — Самолёт.

— Надо же, и тут совсем осень, — удивилась Влада уже в нашем городе, прижавшись лбом к стеклу автомобиля.

А потом она удивила меня. Во-первых категорично отказалась съезжать из своей квартиры, несмотря на то, что я нашёл идеальный вариант и с точки зрения безопасности, и с точки зрения комфорта.

— Это моя квартира, — упрямо сказала она. — Ты и так львиную долю ипотеки оплатил, оставь мне хоть что-нибудь свое, пожалуйста.

Во-вторых… она сказала, что все. Там, в чужом городе грешить можно было, а здесь — нет. И чего я её так обратно тащил? Стоит, животик туго натягивает футболку, волосы в косу заплетены, в глазах упрямство, а рядом Куджо сидит, злорадствует, ревнивец мелкий.

— Ты женат, — сказала она, словно вспомнив об этом факте. — На моей сестре.

И не переубедить никак. Пытался сказать даже, что все эти недели здесь жил, что бездомный, пробить на жалость — бесполезно. Так и ушёл, с сумкой через плечо, в никуда, пообещав вернуться, до ближайшей гостиницы.

Я обещала себе вернуться домой в двадцать две недели. Солгала. Все тянула и тянула время, такое невозможно сладкое, неповторимое и невозможное. Я знала, что когда вернусь с этим придётся завязать, понимала, что будет меня ломать. Я прожила, прячась от жизни в квартире Игоря, до двадцати пяти недель. Это лучшие недели в моей жизни, мой медовый месяц.

— Ты не можешь меня прогнать, я бездомный, — давил на жалость Юрка.

Кто бы знал, как мне этого не хотелось! Но… решила же. Я упрямая, упрямство в крови нашей непонятной семьи. Если что решил, иди до конца, даже если весь мир считает, что ты поступаешь неправильно. Именно поэтому так нелепо погибла мама. Поэтому Юля хочет погубить ребёнка. Поэтому папа оставил нас, уехал строить новую жизнь. И да, поэтому я реву ночами в подушку, и все равно не впускаю Юрку. Нет, пускаю на чай, варенье то доедать нужно. А потом — на выход.

Тем более — какие утехи? Живот на нос лезет. В двадцать шесть недель он у меня уже так гордо торчал вперёд, что позавидовали бы и те, кому рожать вот-вот. По договору я должна была обследоваться в той же клинике, в которой мне подсаживали эмбрион, но я панически боялась. По условиям договора я должна была согласиться на прерывание беременности по желанию биологических родителей и при наличии у ребёнка патологий. Я боялась того, что у Юли там все прикормлены, а преждевременные роды так легко спровоцировать…. Юрка сказал, что он все решил, но береженого то бог бережёт. Я встала на учёт в обычной поликлинике, и даже не по месту жительства — опять же, берегусь Юли.