Не такая, не такой (СИ) - Хаан Ашира

— А ты не будешь? — растерялась я. Вообще-то я и сама могу приготовить, но он как-то упорно меня к этому делу не подпускал. Не верил в мои способности, что ли?

— У меня сейчас тренировка, а на ужин белковый коктейль. Ты его не хочешь, поверь мне.

— Тренировка в твоем спортзале?

— Ну, а где еще? Не могу пропускать, прости, сразу организм мстит.

— Можно, я посмотрю?

— Смотри… — кажется, такую просьбу он слышал впервые.

Во время пробежки я его не отвлекала, но когда Юл пошел качать спину, в перерыве решилась спросить:

— А почему ты сегодня не отвечал?

— Я не отвечал? — удивился Юл. Он выпрямился, достал телефон и с досадой щелкнул языком: — После суда забыл звук включить. Что-то я последнее время притормаживаю. Может быть, ты была права, староват я для тебя.

— Эй, — я подошла и положила ладони на его грудь. Под футболкой отчетливо вырисовывались мускулы. Не человек, а пособие по мышечной системе. — Ты для меня в самый раз.

— Давно ли? — съехидничал Юл, но было видно, что он доволен.

— А что с судом?.. — начала я и вдруг вспомнила — Ой!

— Да, ой, — улыбнулся он. — Сегодня было заседание. Хорошо, что ты забыла, а то бы пришлось отправлять тебя вместе с мамой нервы лечить от стресса. А я бы скучал.

— Как все прошло?

— Нормально прошло. Там в иске написана полная чушь, о чем я судье и сообщил. Судья со мной согласилась, в иске отказано, тема закрыта.

— Так просто?! На что же они рассчитывали?

— На то, чтобы заморочить тебе голову. Возможно, договориться до суда или выбить себе хоть что-нибудь. Там все крутится по определенной системе — пока ты говоришь на юридическом языке, логика и здравый смысл работают. Если ты не можешь грамотно выразиться, то побеждает тот, кто наглее.

— Но у меня ничего нет…

— У тебя теперь есть квартира. Точнее, будет через полгода.

— А как же долги?

— А долгов нет, срок давности прошел. Ты бы отдала эту квартиру за то, чтобы с тебя не требовали десять миллионов?

— Конечно!

— Это и было целью.

Он направился к следующему тренажеру, но я вдруг поддалась порыву и шагнула к нему, обнимая:

— Спасибо, Юл… Никто никогда для меня такого не делал…

От него пахло свежим потом, футболка была вся мокрая.

— Не за что, — хрипло сказал он, потом откашлялся, хотел поцеловать, но отстранился: — Погоди обниматься, сначала в душ схожу.

— Нет, стой, — я потерлась об него как кошка.

Хотелось пропитаться его запахом, принадлежать ему.

Юлиан выдохнул, только когда я совсем обнаглела и добралась до самых стратегических мест, сжала ладонью его твердеющий член. Облапал меня всю, стиснул в объятиях и где-то между расстегиванием джинсов и сжиманием огромной лапищей моей груди, вдруг сообщил:

— Я хочу чтобы ты жила со мной. Здесь.

— Прямо здесь, в спортзале? — попыталась отшутиться я.

Но он поймал мой взгляд и не отпускал, ждал ответа:

— На меня свалилось слишком много дел. Мне приходится жонглировать десятком шариков и какой-нибудь обязательно обязательно выпускаю из виду. Я не хочу, чтобы этим шариком была ты. Хочу видеть тебя каждый день. Любить каждый день. Даже тогда, когда я возвращаюсь домой среди ночи, я хочу возвращаться и находить тебя в своей постели, чтобы увидеться хотя бы так.

Это не слишком рано?

Это точно слишком рано.

Пожить тут с Филой, пока мама в санатории — кстати, а надолго она в санатории? — да.

Но…

У меня ведь скоро еще и своя квартира будет: одиночество, книжка, яблоко — все, как я мечтала!

Да нет, о чем я думаю, конечно, это перебор.

— Хорошо, — я едва успела договорить, как была накрыта горячей, тяжелой, весьма радостной волной по имени Юлиан.

Ю&С

— Что было бы, если бы мы не встретились в аптеке? Так бы и жили друг без друга?

— Нет, ну что ты. Я бы тебя обязательно нашел.

— Зачем тебе искать какую-то левую тетку?

— Не каждый день на меня смотрят такими глазами.

— Какими?

— Испуганно-восторженными.

— Неправда, я…

— Неправда? Совсем-совсем неправда?

— Немножко правда…

Когда тебе пятнадцать, любовь — это страх. Страх унижения, страх отвержения, страх непонимания.

Ходишь под ее окнами, и боишься, и надеешься якобы случайно встретить. Дежуришь ночами, потому что все равно не уснуть, а тут есть надежда увидеть хоть мельком.

Чувствуешь всепоглощающий ужас, когда она улыбается кому-то другому — неужели он успел первым, неужели она теперь потеряна?

Сам обжимаешься с другими, потому что с ними способен и пошутить, и обнаглеть, и развернуться во всю мощь харизмы. С ней рядом язык примерзает к нёбу, потеют руки и невозможно представить, что можно осквернить ее теми мыслями, что между делом мелькают о других.

Когда тебе двадцать, любовь — это взрыв. Только что мир был предсказуемым и простым, у девушек была своя, вполне приземленная, хоть и приятная функция, но в принципе они были где-то на вторых ролях. И вдруг, в одно мгновение, все меняется.

Только она — смысл. Только рядом с ней мир цветной. Хочется орать, бежать, взобраться на Эверест и спуститься в Марианскую впадину — только это ее достойно.

Да и надо потратить куда-то всю невероятную энергию, которая бурлит, клокочет и закручивается воронкой урагана в голове.

Когда тебе тридцать пять, любовь — это тепло. Общие вкусы, похожие мысли. Я поделюсь своим миром, ты поделишься своим, обменяемся накопленным опытом, расскажем о пройденном пути.

Можно идти и одному, но вдвоем — интереснее. Можно спать и одному, но вдвоем — уютнее. Можно все одному, но вдвоем — это выбор. Наконец-то ты рядом. Такая, какой всегда не хватало, от каких всегда отказывался. Теперь можно. И даже необязательно разговаривать. Молчать, оказывается, тоже хорошо.

Когда тебе сорок восемь, любовь это снова страх. Но теперь не за себя. Ты уже знаешь, на что способна бессердечная судьба. Как нежданно может повернуться жизнь. Просишь надевать шапку, звонить по приезду, сходить к врачу, потому что любая мелочь может оказаться тем, что отнимет ее у тебя.

Непрерывная тревога, и сквозь нее, усилием воли, как способ справиться с беспомощностью и бессилием — забота под грузом обстоятельств.

Все, что казалось неважным, от чего можно было отмахнуться, списать на женские капризы — становится первоочередным. Потому что ты знаешь теперь, что именно в капризах — ее свобода рядом с тобой, ее доверие и открытость.

И хуже нет — это утратить. Потому что следующей любви можно и не дождаться.

Умирать, не любя — что может быть страшнее?

Моя девочка спит у меня на руках. Такая нежная, такая испуганная и ранимая. Оставшаяся сегодня со мной, чтобы после долгой любви заснуть у меня на груди. И проснуться с утра рядом, никуда не торопиться. К чертям все, пусть хоть весь мир сгорит.

Все телефоны выключены, ворота заблокированы, и даже Альберт, если захочет, не прорвется.

Хотя нет, он-то прорвется. Сову пошлет или ракету. Но остальные точно нет.

Сегодня весь день для Сони.

Вместо того, чтобы спокойно спать, смотрю на нее, и сердце бьется чаще.

Бесцеремонная Филомена напросилась с нами в кровать и сейчас придавливает мне ноги — нагло и умильно, как умеют только кошки.

Где-то там уже отгремел рассвет, а здесь темно, тепло и тихо, как я и обещал. Только светодиоды едва светятся зеленым как кошачьи глаза.

Смотрю, и не надоедает.

Уже трепещут ресницы, уже дыхание не такое глубокое.

Уже открывает глаза — и первый взгляд испуганный.

Всегда буду тут и всегда буду рядом, чтобы этот утренний взгляд становился все мягче и расслабленней, чтобы ты просыпалась со счастливой улыбкой.

— Доброе утро, — прошептала Соня.

— Доброе…

Привлек ее к себе, прижал теплую и такую гладкую со сна. У хорошо выспавшейся женщины кожа почему-то особенно нежная, такого эффекта никакими кремами и процедурами не достичь. Только позволять ей спать столько, сколько желает. Тогда ласкать и гладить ее с утра так невыносимо приятно, что останавливаться не хочется.