Мария Воронова - Апельсиновый сок

Она недолго радовалась, что так спокойно и с достоинством провела последнюю встречу с Миллером. Еще одна страница ее жизни оказалась перевернутой, а новых, непрочитанных, осталось немного.

Она съездила к нотариусу и по всем правилам оформила завещание. Квартиру на Васильевском она оставляла племяннику, Надиному сыну, московскую квартиру – Марьяшиной дочке, а дачу и картины – четверым колдуновским детям в равных долях. Украшения и ценную посуду она решила на всякий случай сразу отвезти Колдуновым – Вероника слишком хорошо знала свою сестру, чтобы думать, будто та способна добровольно отдать нигде не учтенные драгоценности законным наследникам. С коллекцией было проще – Смысловский тщательно атрибутировал все картины.

Вероника опасалась, что Надя сможет опротестовать ее завещание, и наняла юриста, который должен был после ее кончины отстаивать интересы Колдуновых и Марьяши.

– Нет, я не могу это хранить, – сопротивлялась Катя, когда Вероника привезла в ее коммуналку драгоценности. – Это огромное состояние! Я же спать теперь не смогу!

– Катя, пойми, у меня нет выбора. Ремонтникам своим я не слишком доверяю, – врала Вероника. – А у вас постоянно кто-то дома, ну кто к вам сунется? Да никто и не узнает, что драгоценности у тебя.

Но Катя все равно ужасно нервничала. Видя это, Вероника абонировала банковскую ячейку на Катино имя и правдами и неправдами вручила ей ключ.

Прошел месяц, ремонт в квартире закончился: в комнатах пахло свежей штукатуркой, сияла чистотой обновленная ванная комната. Оставалось все окончательно вылизать, разобрать коробки, разложить вещи по своим местам да докупить кое-какие мелочи, но теперь Вероника не видела в этом никакого смысла.

Понемногу она привыкала к своему диагнозу. Иногда ей даже удавалось не думать о том, что у нее рак и она скоро умрет. Колдунов больше не донимал ее расспросами, что случилось и отчего у нее такое кислое настроение. Наверное, она вновь обрела способность нормально общаться с людьми. А в общении со страховыми компаниями даже приобрела солидный бонус: пользуясь привилегией человека без будущего, она уже не скрывала того, что думает. Это не спасало больницу от штрафных санкций, зато приносило моральное удовлетворение и уважение сотрудников.

«Теперь я свободна и могу делать все, что считаю нужным. Все самое страшное со мной уже произошло, а то небольшое время, что мне осталось, я могу потратить так, как мне заблагорассудится».

Надя, разумеется, считала иначе. Скандалы становились ежедневными.

– И не лень тебе ездить сюда? – спрашивала Вероника, впуская сестру в квартиру. – Ты же мать семейства, тебе есть чем заняться.

– Я бы и занималась, если бы не твое упрямство.

– Только не спрашивай меня в сотый раз, почему я не хочу лечиться! Это мое право!

– А мой долг спасти тебя!

Вероника едва сдержалась, чтобы не вытолкать сестру за дверь.

– Ты же понимаешь, Надя, что от рака нет спасения. Просто тебе нужно знать, что ты боролась за мою жизнь, не сидела сложа руки, глядя, как я умираю. Но поверь: лучшее, что ты сейчас можешь для меня сделать, – дать мне умереть спокойно.

Надя поджала губы.

– Хочешь коньячку? – У Вероники появилась надежда, что на этот раз скандала удастся избежать.

– Нет уж, спасибо. Но ты хоть на учет встала в онкодиспансере?

– Зачем?

– А как же иначе? Лечиться ты не хочешь, значит, болезнь будет прогрессировать и тебе понадобятся наркотики. Или ты собираешься покупать их на черном рынке? А самое главное… – тут Надя осеклась, даже покраснела немного, но Вероника Смысловская, администратор от медицины, поняла, что сестра имеет в виду.

Когда она умрет, понадобится свидетельство о смерти. Получать его будет Надя. Если к тому времени Вероника будет состоять на учете в онкодиспансере, процедура окажется простой и необременительной. Приедет «Скорая помощь», констатирует смерть, а потом Надя отправится к онкологу и быстро получит врачебное свидетельство. Гистология имеется, так что вскрытия никто назначать не станет.

А вот смерть тридцативосьмилетней женщины, не состоящей ни на каких учетах, это совсем другое дело. Тут Наде придется побегать, и без вскрытия не обойдется. Мало ли от чего могла умереть сравнительно молодая и, как тут же выяснится, состоятельная дама?

– Ты права. Я встану на учет, как только будет свободное время.

– Вероника, умоляю тебя, брось дурить! Давай лечиться.

– Не хочу. Я прекрасно себя чувствую, даже удивительно. Слушай, а может, это врачебная ошибка?

– Да ты что, с ума сошла? – зло закричала Надя. – Как страус, прячешь голову под крыло, убаюкиваешь себя, вместо того чтоб искать выход из ситуации. Смирись с тем, что это никакая не ошибка!

– Почему же я так хорошо себя чувствую?

– Вариант раковой интоксикации. В начальных стадиях опухоль выделяет факторы роста, эндорфины. Это тонизирует организм. Если ты не хочешь поверить в то, что больна, давай сделаем компьютерную томографию. Вот увидишь, за этот месяц, пока ты валяла дурака, опухоль выросла на несколько сантиметров. Ты странная женщина, думаешь, что так и будешь бегать здоровенькая до самого конца. Но рост опухоли принесет тебе больше мук, чем операция и химиотерапия.

– Это так, – вздохнула Вероника. – Хорошо, давай сделаем томографию.

На сегодня у Вероники был запланирован обход операционного блока. Она переоделась в хирургическую робу и специальный халат и проверила, есть ли в кармане шапочка и маска. По этикету ей следовало взять с собой главного хирурга больницы или начмеда по хирургии, но сейчас она не могла ни с кем разговаривать. Компьютерная томограмма, сделанная Надиным мужем, показала очень плохие результаты. Опухолевые узлы распространились в забрюшинное пространство, так что теперь, даже если бы Вероника захотела, вряд ли бы кто-то взялся ее оперировать.

«Какой быстрый рост! – завороженно думала она, будто речь шла не о ней самой, а о постороннем человеке. – Значит, полгода жизни – это максимум, на что я могу рассчитывать. Вряд ли найдется такая мощная химия, которая могла бы сдержать этот рост.

Может быть, потратить последние денечки на путешествия? Нет, удовольствия обычно не спасают от горя. Помочь может только труд, как ни банально это звучит…»

Первым человеком, которого она увидела в коридоре оперблока, оказался Громов – он сосредоточенно копался в электрощитке. Сердце Вероники предательски екнуло. «Боже, неужели я, почти труп, еще способна на любовные переживания?» – горько подумала она и стала исподтишка наблюдать за электриком. Спецодежды для работы в операционной у Громова не было, поэтому он трудился в брюках и майке. Она разглядывала его кряжистую шею, худые руки с сильными мышцами, треугольники шейных позвонков…