Ольга Смецкая - Маленькая балерина

Вскоре мы достигли цели – огороженной затейливым заборчиком стоянки.

– Приехали? – спросила я, хлопнув дверцей «Рено».

– Теперь понять бы, в какую сторону двигаться, – рассеянно пробормотала Динка, уставившись на таинственный рисунок, начертанный на листке бумаги, – план местности. Она прищурилась и закусила наманикюренный мизинец. Фиалка всегда так делала, когда оказывалась в затруднительном положении. – Так, если я не ошибаюсь, нам туда, – наконец произнесла она, махнув рукой. – Ты же знаешь, у меня топографический кретинизм.

Динка щелкнула пультом сигнализации и решительно направилась в самую чащу леса. Я вытащила из машины сумку с вещами и последовала за ней.

Пьяный хвойный воздух тут же вскружил голову. Воздух был такой вязкий и маслянистый, что шмель, деловито пролетавший мимо, с трудом рассекал его крыльями.

Неужели я буду здесь жить?

– Давай быстрее! – крикнула Фиалка. Оказалось, она уже продвинулась далеко. Ее белая бейсболка мелькала впереди среди прямых стройных стволов.

Я прибавила шаг. Прошлогодние сосновые иглы громко шуршали под ногами.

Неожиданно сосны расступились, и я ахнула от восхищения.

На залитой солнцем поляне высился двухэтажный деревянный дом, выкрашенный в зеленый цвет. Вокруг него буйствовали в цветении кусты махровой сирени. В уютном палисаднике перед крыльцом доживали свой век тюльпаны и нарциссы, уже заметно поникшие. А рядом с ними набухали бутоны роз, пионов, ирисов.

Оглушительное жужжание шмелей и пчел перекрывало все остальные звуки.

Я швырнула сумку на землю, под сиреневый куст, и сунула нос в пушистые прохладные гроздья.

– Да что за черт! – услышала я голос подруги. Фиалка стояла на крыльце дома и мучилась с дверным замком.

– Дай попробую, – бросилась я на помощь.

– Пробуй, – милостиво разрешила Динка и уступила мне место. Она расстегнула молнию объемистого рюкзака из змеиной кожи и извлекла стильный серебряный портсигар. Щелкнула зажигалкой от Картье. Ароматный дым тонкой коричневой сигариллы наполнил пространство.

Я вытащила ключ из замочной скважины, повертела его и вставила снова. Дверь с легким скрипом отворилась.

– Странно! – Фиалка передернула плечами. – Может, я не той стороной ключ вставляла?

Она отшвырнула окурок, ступила внутрь дома, стремительно миновала увитую плющом застекленную веранду и влетела в гостиную.

А я не спешила. Мне хотелось рассмотреть все подробно, до мельчайших деталей. Высокие, от пола до потолка, окна с деревянным переплетом, похожим на листок из школьной тетрадки «в клеточку». Интересно, как такие окна моют? Кресло-качалка. Старинный буфет с потускневшими стеклами. Круглый стол, покрытый кружевной скатертью. Глиняный кувшин с разноцветными тюльпанами.

– Ну где ты там застряла? – позвала Фиалка. Внутри дома было прохладно и пахло как-то по-особенному. Так обычно пахнет в музеях и антикварных лавках.

Я словно оказалась в другой реальности, как Алиса в Зазеркалье. Потрескавшаяся кожаная мебель, громоздкие напольные часы с голым, без стрелок, циферблатом, бархатный абажур с бахромой. Все это окунуло меня в атмосферу далекого и загадочного прошлого.

Над камином висел портрет в массивной резной раме, на котором была изображена хозяйка – Ида Врублевская. Я зачарованно застыла перед ним, как вдруг затренькал Фиалкин мобильник. Я обернулась. Фиалка извлекла телефон из рюкзака, посмотрела на дисплей и досадливо скривилась.

– Что случилось? – спросила я.

– Ничего, – быстро ответила она и тут же улыбнулась. – Котик, не бери в голову. Пойдем лучше кофе выпьем.

В памяти вдруг всплыло, как однажды, на заре нашей супружеской жизни, Кирилл спросил Динку:

– А почему ты ее так называешь?

– А ты что, не видишь? – хохотнула та в ответ. – Она же вылитая кошка. Кошачья грация, рыжие глаза вразлет, такая же гладкая и пушистая. Но учти, если ее погладить против шерстки, становится дикой и зубки может показать, и коготки выпустить.

Шорохов не учел. Но теперь это не мои проблемы.

Я отмахнулась от непрошеных воспоминаний и посмотрела на подругу. Фиалка изящно изогнулась и двинулась к выходу из комнаты. По пути ей попался ломберный столик, заставленный разномастными и разнокалиберными фарфоровыми балеринами, среди которых затесался древний телефонный аппарат. Фиалка подняла трубку.

– Ну, точно. Не работает, как Драч и предупреждал, – задумчиво изрекла она.

– Да мне и ни к чему телефон, – отозвалась я. Динка взяла в руки одну из фарфоровых фигурок, рассеянно покрутила ее, поставила обратно и посмотрела на меня:

– Может, ты и права.

Кухня была светлой и просторной, с большим окном, выходящим в сиреневые заросли. Фиалка отдернула занавески и распахнула окно. В помещение ворвался солнечный луч, сопровождаемый птичьим гомоном.

– Хорошо здесь, – сказала Динка и шумно втянула ноздрями жаркий воздух.

– Слушай, а твой Игорь не против, чтобы я здесь жила?

– Я ему не говорила, – пожала плечами Фиалка и отвернулась. – Пока дом мой, что хочу, то с ним и делаю.

– Что значит – пока?

Фиалка не ответила, подошла к кухонному шкафу, соструганному из сосны, открыла дверцы. Порылась на полке, достала почти пустую банку растворимого кофе, фарфоровую сахарницу в веселый красный горошек, две такие же чашки.

– Где же чайник? – пробормотала Динка себе под нос. – А, ладно…

Налила воды в стоящий на плите ковшик и зажгла конфорку. Я молча наблюдала за ней. Она выглядела странно. Как будто была не в своей тарелке.

– Дин, что случилось? – тихо спросила я.

– Ты уж извини, котик, тут с продуктами не очень-то, – усмехнулась Фиалка и указала на пустые полки.

Мой вопрос она проигнорировала. Я не стала настаивать, это было бесполезно. Захочет – сама расскажет. В ковшике громко забулькала вода. Я открутила крышку у банки, насыпала кофе в чашки. Фиалка налила кипяток, потом повернулась ко мне:

– Ты тут никому ничего не говори про дом, ладно? – попросила она.

– Хорошо… – растерялась я, гадая про себя, к чему такие тайны. – Но как же…

– Говори, что ты хозяйка, – перебила Фиалка. – Что дом достался тебе после развода с мужем. Кстати, я так рада за тебя. Твой мерзавец муженек мизинца твоего не стоит. Прости за откровенность, но он никогда тебя не любил.

– Да нет, Дин, – вяло парировала я, – ты не права. В глубине души я понимала, что она права. Просто не хотела в это верить. А вот Динка всегда называла вещи своими именами. Во всех обстоятельствах она оставалась сама собой – искренней, справедливой, порой излишне резкой… Если уж она любила кого-то, то всем сердцем, если ненавидела – то всеми фибрами души. Середины для нее не существовало. Меня поражало, как легко уживалась она в мире искусства, в мире масок.