Вероник Олми - Первая любовь

Магу, который счел, что я правильно сделала, что поехала в Италию, трудно было ошибиться — на шоссе А6 никто бы мне не пожелал счастливого пути в Брюссель. Мошенники изучают не только психологию, но и логику.

Однако к двум часам ночи, когда я подъезжала к Лиону, усталость дала себя знать. Я поняла, что засыпаю. Отяжелела и побаливала голова. Неподалеку от Шалона я притормозила у гостиницы „Формула-1“.

Лампы дневного света ярко освещали холл в серых тонах, на ресепшене вместо дежурного автомат, я сунула в него свою синюю карту и получила номер и магнитную карточку вместо ключа. Подумала, что ад похож на эту гостиницу без дежурного, он наверняка тоже находится на обочине дороги, доступен всегда и для всех, безличен, безобразен, ярко освещен. Но в номере мне было приятно избавиться наконец от грации, чулок, платья, высоких каблуков, долго-долго стоять под теплым душем и наконец-то вытянуться на чистых простынях. Я счастливо улыбнулась и соскользнула в сон без сновидений.

Когда я проснулась, ад снова был в моем распоряжении. Шум машин, мчавшихся по автостраде, перекрывало урчание моторов автобусов, которые в полной готовности ожидали на стоянке; в коридоре ревел пылесос, стукаясь о стенки; радио радостно вещало во весь голос о дешевых распродажах в супермаркетах; где-то трезвонил телефон. Что я тут делаю? Почему не проснулась в объятиях Марка, в грации на шелковых простынях, в ногах постели развернутые подарки, возле погасшей свечи два пустых стакана? Почему я сбежала с праздника, который так старательно готовила целый день? Какой смысл таился в том объявлении? Подтверждение чего хотел получить мой прекрасный возлюбленный? Он узнал, что у него рак, напряг память и решил проверить, подействует ли сила его обаяния через столько лет? Ответа не было. Я доверилась Дарио и первому порыву, который вымел меня из родного дома. Во мне бушевала сила, будто я, расслабленная, бросилась вдруг в ледяную воду, так что перехватило дыхание и кровь забурлила в жилах.

Вот только зря я помчалась по автостраде. Действовать надо было иначе: обзавестись подходящей одеждой и потихоньку ехать окольными путями. Добраться до Генуи с привычной скоростью, учитывая собственные пожелания и удобства.

На тумбочке у кровати стоял телефон, и я позвонила Марку. Довольно долго ждала, пока он подойдет, — знала: обычно в это время он принимает душ. Теперь он одной рукой вытирал волосы, а другой взялся за трубку, я видела его склоненную голову, прищуренные глаза, капли воды на шее.

— Марк, это я. Марк, я правда еду в Италию.

Только я хочу повидать не подругу, а…

— Я прочитал все твои СМС! Прослушал все голосовые сообщения! Или у тебя есть второй телефон, или ты мастерски очень ловко играешь!

— Я вернусь через неделю, самое большее.

— Могу я к тебе где-нибудь присоединиться?

— Нет. Я сама буду тебе звонить. Скажи мне номер твоего мобильного, я не знаю его наизусть. И номера девочек тоже. Надеюсь, им ты не сообщил?

— Хватит учить, кому мне звонить, а кому нет! Конечно, я позвонил девочкам! Интересно, что бы ты сделала на моем месте?

— Я пишу, диктуй.

— На твой страх и риск.

— Не поняла.

— Позвони им, если хочешь, но я сомневаюсь, что они будут так же миролюбивы, как я.

— А почему нет? С какой стати девочкам сердиться? Им-то что за дело, если я вдруг поехала в Италию? Я не собираюсь отчитываться перед вами за каждую секунду своей жизни, за все, что делаю, думаю, предполагаю. Вы за кого себя принимаете?

— За твою семью.

— Чудесно! Номера телефонов оставь себе.

Я повесила трубку.

Впервые я увидела Дарио, когда он целовал другую девушку. Было это на одной из подпольных вечеринок, куда ходить мне было категорически запрещено. Главным преимуществом этой вечеринки были закрытые ставни, я могла не опасаться, что мама заметит меня с улицы. Я была не единственной из подпольщиц, подружки друг друга не выдавали, если только не хотели сделать гадость. Так что я не взвыла от огорчения, видя, как Корали Щуплин (она была толстушкой, ей мало подходила ее фамилия) целует Дарио под громкую песню „Роллинг Стоунз“ об Энджи. Целоваться с Дарио под „Энджи, о-о-о, Эээн-джи“ было мечтой половины девчонок в лицее; вторая половина состояла из убежденных лесбиянок, глубоких невротичек и уродин с лицевым параличом. Дарио не был жадиной, и первая половина лицея знала, что ей есть на что рассчитывать, — он был красив, талантлив и ветрен. Ни одна из девочек не посмела бы потребовать от него никаких клятв и уж тем более постоянства. Они благословляли небеса и близость итальянской границы за столь счастливую встречу. Все девчонки, но только не я. Я не была лесбиянкой, не была уродиной и неврозами страдала не больше других, но, несмотря на это… Дарио Контадино не обращал на меня внимания. А в тот вечер, когда он целовал Корали Щуплин и одна его рука поглаживала ей затылок, а другая покоилась на ее необъятной заднице, меня раздирал вихрь противоречий. Я знала, как зовут этого молодого человека, знала, какова его репутация; его фотографии передавали из рук в руки, его имя вырезали на партах, стены в туалетах пестрели своеобразными стихотворениями в прозе: „О Святая Дева, ты родила Младенца, не занимаясь любовью, так помоги: пусть у меня будет ЛЮБОВЬ С ДАРИО и не будет младенца!“, „Дарио выскальзывает из рук, руки Дарио скользят так сладко“, ну и так далее, в том же духе. В общем, молодой человек заведомо не мог мне понравиться. Я была романтичной, сентиментальной, мечтала о провансальском Хитклифе, о мучительно сложной любовной истории, которая бы меня опустошала, тиранила, вконец обескровила, изнурила. Но в тот вечер рука Дарио, его пальцы, перебирающие белокурые слипшиеся пряди на затылке Корали, взволновали меня донельзя. В его руке я ощутила страсть и нежность и смотрела на нее как завороженная. Пальцы двигались с нарочитой медлительностью, притворялись нерешительными, от их обманчивой застенчивости мне хотелось завыть в голос. Дарио знал, что делал, его неторопливость была хорошо рассчитанным приемом.

— Он любую заведет, согласна? — спросила меня Магали Блан с такой гордостью, словно сама вырастила и воспитала Дарио.

„Заведет?“ Я не могла не согласиться. Я сама ощутила желание. Как мужчина. Мне никто не сказал, что желают не только мужчины, но и женщины. Мама всегда повторяла: „Что ни мужик, то кобель“, а я, посмотрев, как черный такс лезет и лезет на слишком высокую для него полукровку, решила без единого колебания, что любовь не для меня.

К концу знаменитого слоу Корали Щуплин, понимая, что минуты ее счастья сочтены, буквально пожирала Дарио. Так разинула рот, что казалось, сейчас его проглотит. Дарио не сопротивлялся, он знал наизусть приметы близкого отчаяния. „Надеюсь, он сделал себе прививку от бешенства“, — ревниво шепнула мне Магали и поспешила к Дарио с бутылкой кока-колы. Ей хотелось подкрепить его силы, прежде чем он станцует с ней самой под „Я тебя так люблю…“.