Вера Колочкова - Осенняя рапсодия

– Лев Борисович у себя? – мотнула Марина головой в сторону кабинета начальника.

– А что? Да… Да, конечно, у себя… – торопливо закивала Настя. Слишком торопливо. Так и хотелось ей сказать: «Не бойся, не вцеплюсь я в твои красивые белобрысые волосы. Цела твоя прическа останется».

– Лев Борисович, я на минуту… – держа перед собой листок с заявлением, шагнула Марина к столу начальника.

– Давай… Что там у тебя? Ага… Так… Понятно…

Лев Борисович вздохнул тяжко, устало стащил с носа красивые фирменные очки. Поморгал, потер лицо пухлыми белыми руками и, водрузив очки обратно на нос, уставился на Марину сердито:

– Ну? И чего, спрашивается, ты психуешь? Ну, загулял мужик… А ты поддай ему под зад хорошенько, чтоб на месте сидел, и все дела!

– Ага. Поддам, и он тут же меня обратно полюбит. Хороший выход!

– Ишь ты… А тебе, значит, любовь подавай, да?

– Так хотелось бы.

– Слушай, Марин… А ты помнишь, как я со своей Лизой пять лет назад разводился? Помнишь? Тоже в секретаршу свою влюбился, дурак…

– Помню, Лев Борисович…

– Ну? И чем все это закончилось, помнишь? Повлюблялся годок, а потом назад к Лизавете приполз. На коленях перед ней стоял, чтоб обратно приняла. И всю молодую любовь как рукой сняло. И твой тоже приползет, помяни мое слово.

– Не знаю, Лев Борисович. Может быть. А заявление мое все-таки подпишите.

– Нет. Не подпишу. Мне проще, дорогая моя, твоего благоверного… То бишь теперь уже не совсем благоверного взашей прогнать вместе с этой девчонкой, чем… Что я себе, другую секретаршу не найду? Хотя эту жаль будет, она очень толковая. Ну что, давай я с ними побеседую, чтобы проваливали оба отсюда? А?

– Нет. Я не хочу, Лев Борисович. Все равно я здесь уже не останусь. Ну не смогу я! И так уже на последнем нерве держусь… И вообще… Не надо ничего говорить, Лев Борисович! А то заплачу сейчас!

– Ну что ж, я понимаю. Ты женщина тонкая, чувствительная, тебе тяжело среди этих сплетен… Ладно, будь по-твоему. Хотя я бы плюнул на твоем месте! Может, плюнешь, Марин?

– Нет. Не плюется что-то.

– Ну что ж… Может, тебе с работой помочь?

– Нет. Я уже нашла себе работу. Я к Незнамову ухожу, в «Кронверк».

– Ага. Он хороший мужик, ты с ним сработаешься. А мне тебя жаль будет. Если надумаешь обратно… Ну, мало ли! Я тебя сразу возьму…

– Спасибо, Лев Борисович. Я буду иметь в виду. Мне тоже очень жаль…

– Да ладно! – сердито махнул он на нее рукой. – Сама обездолила, а теперь ей жаль, смотрите-ка… С кем теперь мне работать? Со старухой этой, которая по полгода на больничных сидит? Иль с соплюхой, которая толком ничего не знает?

– Они справятся, Лев Борисович. Честное слово, справятся. Если что – мне позвонят, я им все расскажу…

– Ладно. Давай хоть на посошок по сто грамм, что ли? С лимончиком?

– А давайте! Как раз сто грамм мне сейчас и не хватает…

Она уже долго гуляла по городу, никак не решаясь пойти домой. Ноги не несли. Что там делать, дома? Смотреть, как Олег складывает свои рубашки в чемодан? Просто классическая киношная ситуация – муж уходит из семьи. А жена сидит на диванчике, вся горестная такая, следит глазами за его передвижениями по комнате. Нет уж, увольте. Хотя на холодном ветру тоже не легче. И в кафе сидеть за чашечкой кофе – тоже не легче. Хорошо, что Машки дома нет. Уехала к морю на все лето. А она еще отпускать ее не хотела! Не любила она отпускать дочь в чужие люди. Оно понятно, что с подружкой уехала, к подружкиной бабушке, и все же… Нет, все-таки хорошо, что Машка не увидит всего этого. А потом… Потом она объяснит ей что-нибудь. Машка умная не по годам, на лету все схватывает и истерик по поводу папочкиного ухода устраивать не будет. Хотя… Кто его знает, как она на все это прореагирует? Надо бы Олега предупредить, чтоб не говорил ей пока ничего, если ему позвонит…

Марина втянула в себя сырой воздух, остановилась на мосту, стала глядеть на темную воду внизу. Нет, шальных мыслей броситься вниз головой у нее как раз не было. Что она, обманутая беременная девушка? Нет, вовсе нет. Просто пришла перемена жизни, вот и все. Другая волна. Так со всеми бывает. Конечно, от этой волны не легче. Конечно, захлестнула. Больно, горько, нестерпимо. Кажется, не пережить. Когда от мамы папа уходил, сколько ей тогда лет было? Так же, как Машке сейчас, семнадцать? Мама так убивалась, вспомнить страшно. Все плакала и говорила, говорила и плакала до бесконечности. А она слушала, понимая, что должна слушать, должна принять в себя часть маминой боли. Потому что слушать и принимать боль может только близкий от близкого. Ни одна подруга, даже самая лучшая, этого не сумеет. Да и не было у мамы таких подруг. Она скрытная была, гордая. Дома на кухне выла белугой, а к людям выходила с улыбкой. Чтоб никто, не дай бог, не догадался да жалеть не начал. Выходит, и она такая же – вся в маму. Даже с работы ушла. Только ей, в отличие от мамы, биться головой не в кого. Нет, хорошо, что она Машку отпустила, а то бы тоже соблазнилась… А за два месяца она как раз успеет настроиться на новую жизнь. Черт, как холодно! Даже зубы стучать начали. А может, они не от холода, а от горя стучат? Пора домой. Интересно, сколько времени надо уходящему из семьи мужу, чтобы собрать чемодан?

Олег был дома. Пил чай на кухне. Две пухлые спортивные сумки стояли в прихожей, сиротливо прижавшись друг к другу, словно не хотели покидать насиженное годами место. Марина присела на скамеечку, стянула с ног мокрые ботинки, сунула ступни в смешные меховые Машкины тапочки в виде двух Микки-Маусов. Хорошо. Ни с чем не сравнимое плотское удовольствие. Микки-Маусы легкомысленно улыбались в сторону кухни, ничуть не понимая важности и трагичности момента. Сейчас мужчина, отец их хозяйки, допьет свой чай, подхватит сумки и уйдет из дома навсегда, навеки. Марине вдруг нестерпимо захотелось завыть по-бабьи, броситься к нему на шею с рыданиями – не уходи, милый, не бросай меня… Черт его знает, может, и надо было. Может, потом и пожалеет, что не бросилась. В конце концов, она же всего лишь женщина, обыкновенная, по сути, клуша, прачка и кухарка, бегающая по дому с тряпочкой и пылесосом. И обед в холодильнике всегда есть, и рубашки мужнины настираны да наглажены, и в доме уют. Хорошая жена. Порядочная. Честная. Аккуратная. Только брошенная теперь, как выяснилось.

– Марин… Ты чего там сидишь? – послышался из кухни не то чтобы робкий, но очень уж неуверенный голос Олега. – Иди сюда, мне с тобой обсудить кое-что надо.

– Сейчас. Иду. Я замерзла. Сейчас немного согреюсь и приду. Включи чайник, пожалуйста.

– Так он только вскипел… Тебе налить?

– Да, будь добр.

– А может, ты поесть хочешь? Я разогрею…