Наталья Миронова - Глаза Клеопатры

Значит, сердится.

— Я стучал, ты просто не слышала. И твой сторож сработал. — Никита кивком указал на продолжавшего приплясывать вокруг него Кузю. — Как ты?

— Я? Нормально. А вот ты какой-то квелый. Идем, я тебе кофе налью.

Значит, не сердится.

— Кажется, я совсем перешел на твое иждивение, — заговорил он уже в кухне, когда она выставила перед ним на стол не только чашку кофе, но и омлет с сыром, и гренки с маслом. — Погоди… А ты?

— Я уже позавтракала. — Но Нина села и налила себе чашечку крепкого кофе. — Знаешь, ты был прав насчет Тамары, — сказала она, и Никита понял: так она извиняется за ночную сцену. — Я попробую с ней поговорить, хотя вряд ли это поможет.

Ее подруга Тамара один раз уже побывала замужем. Первый брак окончился крахом, новый только начался, но, судя по тому, что Никита говорил накануне, финал уже просматривался. А все горе было в том, что Тамара любила доминировать. Нина пыталась давать ей советы, но Тамара искренне не понимала, какое удовольствие можно получать от замужества, если не держишь своего благоверного под каблуком. С Павлом Понизовским Нина виделась только раз, когда Тамара привела его к своей матери «на смотрины», но так и не успела составить о нем никакого особого впечатления. Подруга рассказала ей, что он яхтсмен, и тут же добавила: «Я это поломаю». Сколько Нина ее ни уговаривала, что ничего хорошего не выйдет, Тамара не слушала. И Нина уже знала, чем все кончится: Тамара будет плакать, переживать, но так и не поймет, что и когда пошло не так.

— У нее деспотичная мать, — осторожно добавила она вслух. — Я всегда ее жалела. Ты видел ее мать?

— Имел счастье. На свадьбе. Давай я отвезу тебя на пляж, — предложил Никита.

— Я люблю гулять, — отказалась Нина. — И Кузе полезно побегать.

— По-моему, он в прекрасной форме. Как и ты. Что это было? Ушу?

— Ушу. Меня одна моя подруга научила. Незаменимая вещь. Иди собирайся, я пока сделаю нам бутерброды.

— Зачем? На пляже полно закусочных. Ну дай мне тоже хоть разок тебя угостить! — взмолился Никита.

— Ну ладно, — согласилась Нина.

Они встретились у его коттеджа и двинулись к пляжу. На этот раз на ней был другой сарафан — ярко-красный, с юбкой клеш и совсем без бретелек. На чем он держался, так и осталось для Никиты загадкой.

— А может, махнем в Палангу? — предложил он. — У меня там яхта. Какой смысл тесниться на пляже, когда можно выйти в море, и пожалуйста — вся Балтика к твоим услугам?

Нина насупилась.

— Я не люблю море, — призналась она. — Предательская стихия.

— Зачем же ты приехала на море? — растерялся Никита.

— Потому что пригласили. Других вариантов не было, а мне хотелось отдохнуть. Здесь и без моря хорошо. Воздух, сосны… И море мелкое, как раз по мне.

— Ты что, плавать не умеешь? Хочешь, я тебя научу?

— Спасибо, меня уже однажды научили… «на всю оставшуюся жизнь». Знаешь, кино такое было. — Встретив его недоуменный взгляд, Нина неохотно пояснила: — Когда мне было шесть лет, родители повезли меня в Крым. В Коктебель. Мы поехали на экскурсию на теплоходе. Теплоход остановился в какой-то бухте… не помню названия, да и не в нем суть. Отец подхватил меня и бросил в воду. Он говорил, что это самый верный способ научиться плавать. Мама хотела броситься за мной, но он не дал. Я чуть не утонула.

— Он что, сумасшедший? — спросил Никита, не сразу обретя дар речи.

— Да нет, просто, как на Украине говорят, «упэртый». Всегда считал, что он «знает, как надо». Ну, как в песне у Галича поется.

— И что было дальше? — тихо спросил Никита.

— Ну, я здесь, как видишь, — криво усмехнулась Нина, и алмазный взгляд блеснул из-под насупленных бровей. — Какой-то матрос прыгнул за борт и вытащил меня. Мама сгребла меня в охапку и в тот же день увезла обратно в Москву.

— Он писатель? — продолжал расспрашивать Никита.

— Писатель. А как ты догадался? — удивилась Нина.

— В Коктебеле был писательский Дом творчества. Вот я и подумал…

— Вообще-то он такой же писатель, как я — боксер-тяжеловес. Маклаков. Ты его, наверное, знаешь.

Да, Никита знал Маклакова. Это был один из самых известных советских писателей. Человек небесталанный, он очень рано променял свои способности на официоз и пропаганду, получил от государства все положенные регалии, включая звание Героя Соцтруда, депутатство, множество премий и почетных должностей. Когда времена изменились, он чутко уловил конъюнктуру и ударился в славянофильство, стал почвенником и патриотом. Его сочинения, за исключением самых ранних, по мнению Никиты, невозможно было читать. О его жадности и скупости ходили легенды. Впрочем, об этом Никита знал не понаслышке.

— Да, я с ним даже лично знаком, — подтвердил он мрачно.

Нина покосилась на него.

— Как тебя угораздило?

— Когда мне было одиннадцать лет, я снимался в кино. В фильме по его сценарию. Это было кино про космонавтов, премьеру устроили в Звездном городке. Твой отец понимал толк в пиаре, когда еще и слова такого не было.

— Да, в пиаре он силен. Что было дальше?

— У меня по фильму была партнерша. Девочка, моя ровесница. Нас с ней повезли в Звездный вместе с Маклаковым, прямо на его машине. А теперь считай: фильм двухсерийный, потом еще обсуждение, вопросы задавали, банкет был, в общем, вернулись мы в Москву довольно поздно. И — ты представляешь? — он высадил нас у конечной станции метро, и мы с этой девочкой глубокой ночью добирались до дому сами. Пожалел классик бензина по домам нас развезти. Представляешь? — повторил Никита. — Пока я ее провожал, сам до дому добрался ближе к утру. Родители уже не чаяли увидеть меня живым.

— Представляю, — столь же мрачно кивнула Нина. — Это как раз в духе нашего болярина.

— Как? Как ты его называешь?

— Болярином. Это мы с мамой его так прозвали. Он страшно гордится своим шестисотлетним дворянством. Он же родственник того Маклакова, дореволюционного деятеля.

— Которого? — оживился Никита. — Их было двое. Один был членом Госсовета, другой послом в Париже. Ему больше повезло, он оказался в эмиграции и не попал под раздачу.

— Обоих, — пожала плечами Нина. — Они же были братьями. Я не знаю, кем наш болярин им приходится. Может, племянником, семья-то была большая. Но в тридцатые годы он это родство тщательно скрывал, а вот после войны, когда началась борьба с космополитизмом, стал, наоборот, щеголять. А в последнее время вообще с ума сошел. Николая Маклакова расстреляли в восемнадцатом году, так он теперь компенсации требует, как родственник репрессированного.

— Да, крепко ты его не любишь, — засмеялся Никита.