(не)любимый препод (СИ) - Блэк Дана

— Уматывай сам! — отталкиваю его.

— Хочешь, чтобы тебя по кускам собирали?

— Плевать.

— Тише, — шикает Николь. — Вы внимание привлекаете.

Четыре Пятачка на площадке, орут друг на друга — глупое зрелище. Над нами хихикают, мимо проходит еще один поросенок и советует быстренько метнуться на кухню, если заметят, что не работаем и прохлаждаемся — оштрафуют.

Николь хватает оставленную кем-то тележку, идет к пандусу. Оборачивается:

— Ну? Не маячьте.

— Ты хочешь в горы? — пристраиваюсь рядом. — Может, спустимся хотя бы в мастерскую? Там уже искали, вдруг Патрик туда чемоданы притащил?

— И что дальше? Ты сапер? Я сапер? Кристин, мы бессильны, не соображаешь? Алекс твой прав, они разберутся.

— Так, ну и чего гуляем? — гремит внизу недовольный голос Дениса. — Вчетвером одну тележку катят, совсем упахались, да?! Работы, как у дурня фантиков, а ну-ка марш за мной!

17.00,Александр

— Вот эти пышные — нарциссы-тацетты. Сливочно-белые, приятный цвет? Вот эти темно-розовые — лилии-фудзияма. Вон в тех ящиках фрезии — смотрите, какие цветки длинные. И лепестки остроконечные, красивые.

Официант, видимо, доморощенный цветовод. Битый час треплется о траве в зимнем саду.

Он держит дистанцию и не выпускает из рук трубку. Антон, вроде как, помощник мой, но я ему не верю, а бросаться на этого Патрика и выдирать телефон — рискую, доли секунды важны, ему лишь одну кнопку нажать и всей веселой компанией двинем к праотцам. Плюс я под охраной, начну буянить, как выражается Денис, и усё.

Управляющий уже спрашивал: не пробовали обратиться к наркологу? Сейчас что угодно лечится, Александр. И сотрудников своих на прием захватите, это ж ненормально, в таком раннем возрасте такая беда с головой.

— К чему ликбез? — останавливаюсь возле огромного аквариума, разделяющего сад. — Говори, что нужно.

— Малость. Вытащите меня отсюда, и все останутся живы-здоровы.

— Как? — усмехаюсь. — На спине тебя унести?

— Это ваша проблема, как.

Смотрю в его бледное лицо. Глаза блестят, губы плотно сжаты. Рука, сжимающая сотовый, мелко дрожит. Он указывает на пласстмассовый серый горшок с выставленными вкруговую черными римскими цифрами от одного до десяти.

— Это маранта, — говорит — По-другому- десять заповедей. Видите, — показывает на овальные листья. Ровные и зеленые, на них ярко выделяется десять светлых пятнышек. — По фен-шуй это растение помогает людям найти смысл жизни. Постойте тут, поищите. Поможет быстрее размышлять.

— У меня есть смысл жизни, — отрезаю. — Но просто так и в кратчайшие сроки никто не кинется чистить дорогу, я звонил в поселок, и они…

— Бал-бла, — перебивает. — Александр, время идет. Даю пять минут.

Пять минут. Совсем спятил. Ему бы волшебник на голубом вертолете помог. А я бы кино показал бесплатно. Ужастик. Он бы на всю жизнь запомнил.

Смотрю на цветок. На Антона. На Патрика.

Егор с Кристиной в горах? Надеюсь, что да.

Чокнутый официант, здесь же куча народу.

Жую губу. Выбора не остается, обреченно вздыхаю.

— Мне надо позвонить в полицию, — говорю. — Тогда дорогу расчистят.

— Да ладно, — он хмыкает.

— Про бомбу и про тебя ничего не скажу, — киваю на горшок с марантой. — Тут дорогие мне люди, и я с ними прощаться не собираюсь. Ты хочешь выбраться, я хочу того же, ковра-самолета у нас нет, мне надо позвонить.

Он чешет голову. Ведет подбородком. Вертит телефон:

— Одну кнопку нажать и бум, помнишь?

— Бум-чикабум, — разряжает обстановку Антон.

— Ты бы заткнулся, Антош, — откликается Патрик.

Он всех раздражает, поразительно.

Набираю номер. Дождавшись ответа диспетчера, говорю:

— Полиция? В клубе "Want you" на Комсомольской площади скрывается банда Винни-Пуха. Краденные деньги и драгоценности в доме культуры напротив, на втором этаже, в кабинете для собраний анонимных алкоголиков, за шкафом. Шестой член банды прячется на горнолыжном курорте в усадьбе "Сказочно", преступник вооружен. Свяжитесь с местным отделением в поселке, на дороге снежные завалы, без спецтехники не проехать.

20.00,Кристина

Кошмар, как мы вляпались. Два охранника надзирают за работниками на кухне и не дают выйти, цейтнот, опаздывают с готовкой. Если устроим скандал, с нас сорвут маски, увидят, что мы не официанты, и снова запрут. Поэтому мы три часа подряд моем жирную посуду и задыхаемся от жары. Зато губка не нужна, прям лапой тру тарелки.

Орут радио и ди-джей, Новый Год, Новый Год, все дела, я мучительно рассуждаю, доживем мы или нет, и что там творится, за пределами этой адовой кухни.

Шмыгаю в туалет и натыкаюсь на плачущую Николь. Костюм спущен на пояс, она плещет в лицо воду и хлюпает носом.

— Николь, все хорошо будет, — весело сообщаю.

— Мне всего девятнадцать, — говорит, выключив воду. — Я еще и не влюблялась ни разу. Тебе везет, — смотрит на меня в зеркало. — Переживаешь за своего Алекса и некогда бояться за себя.

— Это везение по-твоему? — плюхаюсь на унитаз. Выпускаю из-под мягкой поросячьей головы мокрый от пота конский хвост.

— Ты не раскисаешь. А я клякса уже. Пара минут, и упаду там у раковины. Помру в груде сковородок. Или не сдержусь и заору на всю кухню. Что нас всех взорвут скоро. Пусть им тоже страшно станет. Не могу терпеть. Слышала, о чем они болтают?

— Доплатят ли за аврал. И до скольки завтра можно поспать.

— Вот. Полная чушь.

— Скажи охраннику, что тебе плохо и нужно сходить за таблетками, — советую. — А сама беги на улицу к вагончику.

— А вы? — она трясет слипшимися волосами. — Мы все вместе в эту дурь с расследованием ввязались. И выбираться вместе надо. Или ты бы меня бросила?

Тоже трясу волосами.

Дальше торчим на кухне. Спустя тонну кастрюль меня дергает Николь. Громко шепчет:

— Охранников нет! Где наши?

И наших нет.

Вылетаем в коридор. Дверь черного хода нараспашку, холодный ветер мокрую одежду продирает до костей.

— Они без нас сбежали? — поражается Николь, подпрыгивая рядом.

Выскакиваем на улицу. От дверей мимо мусорных баков по сугробам тянутся следы. Тонем в снегу и, переваливаясь, спешим к двум фигурам Пятачков, медленно скрывающимся из круга света. Значит, недавно вышли. А почему нас не позвали?

Они еле-еле тащатся, мы нагоняем.

— Мусор выносите? — щурюсь на два больших темно-синих пакета, которые те несут в вытянутых руках. — Какого черта? Вы… — вглядываюсь в их несмелые движения, слышу, как они пыхтят от напряга и меня продирает мороз. — Там что? Не мусор?

— Валите нахрен отсюда, — шипит Егор.

— Чемоданы в мастерской были? — доходит до Николь. — Этот дряной Патрик там же, за пеногенератором их оставил?

Они не отвечают, осторожно и упорно продираются сквозь снег вперед.

Невероятная наглость, официант настолько убежден, что нас в усадьбе считают отбитыми торчками и не послушают, он притащил обратно свои гребаные шашки и не парится, а вот если бы среди нас действительно был сапер…

— Погодите, — хриплю. — Вы рехнулись? Это нельзя трогать.

— Уже тронули, — огрызается Ваня. — Не взорвется пока телефон не зазвонит. И если не трясти. Вам сказали — валите нахрен.

— Оставьте в снегу, вы куда, не надо, — жалобно просит Николь. — Мамочки.

— Пошлите в усадьбу, позовем охрану, — трясусь на пару с ней.

Они молчат, идут дальше, мы отстаем, но премся за ними. Из меня так себе мачеха, особенно после всего, что было и указывать Егору не могу, но с нами тут гуляет старуха с косой. Я очень люблю одного человека, а его сын в шаге от небес, и у меня не хватает духу развернуться и свинтить, хотя идти за ним то еще безумие.

Как черепахи ползем. От усадьбы не отдалились почти, а они уже едва не падают, и если уронят мешки, то все зря, настраиваюсь подстраховать, хотя не верю, что силы найду помочь, но они тащат эти жуткие чемоданы, и я воспитываю в себе хладнокровие, поворачивать поздно, не взорвалось и не взорвется, переживем.