Мария Воронова - Уютная душа

Конечно, он мандражировал при осмотре каждого больного, опасаясь пропустить серьезную патологию, и волновался перед операцией, норовя забежать в ординаторскую и наскоро перелистать руководство перед каждым вмешательством, но паники больше не было.

А уж нейрохирургию Дмитрий Дмитриевич развернул во всем блеске! Он зашел в поликлинику, благо она располагалась через дорогу от хирургического корпуса, и попросил направлять к нему пациентов с заболеваниями нервной системы. Если же назревала срочная трепанация, он не ленился приезжать из дому — когда успевал, то на электричке, а когда нет, за ним высылали «скорую помощь». Пациентов оказалось неожиданно много, а тут еще Криворучко постарался — направлял городских больных, буквально вытаскивая их из-под ножа Максимова. Городские платили за госпитализацию в больничную кассу, так что администрация вскоре поняла, насколько ценным приобретением оказался профессор Миллер.

Поглощенный освоением неотложной хирургии, он быстро стал своим в дружном коллективе сотрудников больницы, и никто из них не обзывал его фашистом. Наоборот, он снискал репутацию милого, отзывчивого и доброжелательного человека.

«Может быть, потому, что тут я не стараюсь всеми силами поддерживать имидж гения и великого хирурга — вершителя судеб? — думал он, наворачивая добрую порцию рисовой каши, которую ему принесли из буфета. — Нет, это потому, что я Таню люблю…»

В больнице царила патриархальная, несовременная атмосфера. Будто люди, проходя через ворота больничного городка, проваливались в дыру времени и попадали в девятнадцатый век, в земскую больницу, где врачи почитались, как священники среди верующих, а пациенты были людьми, нуждающимися в помощи, но отнюдь не средством обогащения.

Тут работали честные и трудолюбивые врачи, настоящие подвижники. Возможно, главным фактором, удерживающим коллектив в таком высоком нравственном градусе, была маленькая зарплата — стяжатели здесь просто не приживались.

А для Миллера главным источником финансирования теперь стал Колдунов. Розенберг, при всех своих достоинствах и любви к другу, был очень самостоятельным, самолюбивым хирургом. Однажды переняв у Миллера навыки работы с нервами, он решил, что более не нуждается в советчиках. Впрочем, Дмитрию Дмитриевичу тоже не слишком нравилась роль ассистента. Если бы Розенберг узнал, что его друг падает в финансовую пропасть, он звал бы его на каждую операцию, но только из желания помочь, а не потому, что нуждался в советах.

Зато Миллер научился бесплатно ездить в электричке. Если в вагоне появлялся контролер, надо было дать ему двадцать рублей и спокойно ехать дальше — все равно выходило в два раза дешевле, чем если бы он покупал билет в кассе. После каждого дежурства буфетчица торжественно вручала ему буханку хлеба и сто пятьдесят граммов сливочного масла, и почему-то это скромное подношение было милее Дмитрию Дмитриевичу, чем самый пухлый конверт, когда-либо сунутый в карман его халата. Опять-таки восемь — десять суток в месяц профессор пребывал на казенных харчах.

А радость от того, что ты вернул к жизни человека, разве не стоила она всех денег на свете? Как счастлив был Миллер, когда выписывал своего первого пациента! Он смотрел на мальчика с такой гордостью, словно сам произвел его на свет.

После работы он полюбил спускаться к пруду, теперь эти прогулки заменяли ему сидение на ржавом баркасе в Петергофе. Глядя на тусклую зимнюю воду, которая никак не хотела замерзать, он думал о Тане. Как она, счастлива ли, здорова?

От Чеснокова Дмитрий Дмитриевич знал, что она ушла из клиники. Ему очень хотелось позвонить ей, но он боялся, что Максимов или возьмет трубку, или проверит память Таниного мобильного и засечет его номер. Тогда неприятности ей гарантированы.

Теперь он даже не знает, где ее искать… А видеть ее хотелось почти невыносимо.

«Какой я идиот, что считал Таню такой же грязной и лживой, как сам Борис. Как я мог думать о ней плохое? — укорял он себя. — То, что она не развелась с ним, говорит не о распущенности, а, наоборот, о женской стойкости. Она держит свое обещание быть с ним и в горе, и в радости, пусть даже данное в неразумном возрасте. Тем более я не знаю, может быть, она верующая и у них венчанный брак».

И ему было так жгуче стыдно, словно он на самом деле оскорбил Таню…

Прошла необычно теплая зима, без снегов и морозов, и от этого казалось, что, застряв в конце ноября, время стоит на месте. Но вдруг деревья вокруг пруда подернулись нежным зеленым пухом, в лесу среди мха и пожухлой травы появились белые цветы, и Миллер понял, что скоро лето.

Как всегда после обхода, Розенберг вернулся в операционный блок раздраженный. Таня кинулась варить ему кофе.

— Нет, я многое могу понять, но не это! — сказал Форрест, набивая трубку. — Почему они называют свои физиономии мордочками? Вот вы, Таня, можете это объяснить? Я всегда знал, что морда у животного, а у человека — лицо. Так, во всяком случае, мне говорила мама.

Она молча подала ему чашку. Ответа не требовалось, Розенбергу просто нужно было разрядиться, и, если бы сейчас Тани не оказалось рядом, он разговаривал бы с диваном или с фотографией полуголой девушки на календаре.

— Ах, у меня мордочка в морщинках! Это кем надо считать себя, чтобы сказать такое? Допустим, я говорю приятелю: ну и морду ты себе отожрал, — это понятно. Или меня называют «морда жидовская» — тоже без вопросов. Но когда человек добровольно низводит себя в ранг зверушки, меня от этого, как говорят молодые, плющит и колбасит!

Таня улыбнулась и подвинула ему тарелку с бутербродами. Нужно было уходить, чтобы не мешать шефу обедать, но она ждала, когда он разрядится, потому что имела к нему деликатный вопрос.

…Странно, но теперь, пребывая в состоянии развода, то есть в том статусе, в котором женщина по определению не может быть счастливой, Таня была вполне довольна жизнью. Во-первых, у нее сразу появилось много денег. Необходимость содержать Бориса отпала, и с каждой зарплаты у нее оставалось тысяч двадцать. Она приоделась, поставила в квартире стеклопакеты и потихоньку начала своими силами делать ремонт. Благо теперь, когда Борис вывез половину мебели, это было нетрудно.

Через месяц свободной жизни Таня обнаружила, что сильно похудела, килограммов аж на пятнадцать. Теперь зеркало отражало не милую пышечку, а стройную девочку абсолютно пионерского вида.

«Почему так? — недоумевала она. — Пока я жила с человеком, который постоянно требовал от меня сбросить вес, я никак не могла этого сделать. Хотя он прямым текстом говорил, что я противна ему вместе со своими лишними килограммами, и пугал меня разводом, если не похудею. Я ужасно боялась развода, сидела на всех известных науке диетах, но ничего не получалось. Мои килограммы оставались при мне.