Александр Ермак - Любовь больше, чем правда

И догреб-таки Святой Отец до прибрежных рифов. И выбиваясь из последних человеческих сил, выполз на берег. Не далее.

Его мокрую тушу тут же приметил сын рыбака:

– Гляди, тятя. Дохлый дельфин.

Рыбак, прикинув опытным взглядом, поправил:

– Не такой уж и дохлый. Да и не дельфин это вовсе. Ну-ка, давай зыркнем по карманам…

Они подбежали к нежданной добыче и обомлели:

– Да, это же поп натуральный непотрошеный…

– Поп, поп, – подтвердил теряющий сознание Святой Отец, – слушайте и запоминайте…

Рыбак, облегчая недоутопшего от излишков воды, со всего маха пнул его под ребра:

– Громче бормочи, причитала…

Глаза святоши полезли на лоб:

– Заклинаю богом. Кто-нибудь. Сообщите Костасу, что Катя здесь – Фиалковая улица 34… Запомните, Фиалковая улица 34… Костасу Пилеменосу – Фиалковая улица 34…

Повторив адрес в третий раз, Святой Отец замолчал и, нахмурившись, отдал богу свою искушенную мирскими делами душу.

Рыбаченок покривился и сплюнул против ветра:

– Чего это он нес, тятя? Может, он шпион или морской диверсант?…

– Да бредил он, сынок, – прикрыл рыбак глаза и пузо Отцу Прокопию, – Такое бывает от переохлаждения… Ну-ка, помоги водрузить его на тележку. Отвезем тело павшего от рук божьих в трупоприемник. Господи, упокой его душу…

– Тятя, тятя, – потянул отца за рукав рыбаченок, – поп уж совсем помер, а галстук на нем все еще новенький…

– Такова жизнь, сынок. Одежда умирает последней, – скорбно заключил отец, прикарманивая.

– Штормит, – сказала сама себе Катя, утешившись горячим кофе и поглядев на тяжело надвигающиеся со стороны моря тучи.

К ней подошел хозяин заведения, подтвердил:

– Совсем погода испортилась… Всех клиентов как ветром сдуло. И хорошо, что у тебя сегодня выходной. Делать-то все равно нечего…

Он потихоньку принялся убирать столики и стулья. Катя поднялась:

– До завтра. Не беспокойтесь: наладиться все и с погодой, и с клиентами…

Хозяин глянул в сторону городской церкви:

– Дай-то боже…

Она вышла из кафе. Несмотря на скверный прогноз метеорологов, ступила на привокзальную улочку, ведущую в противоположную от дома сторону:

– Авось, пронесет эти тучи мимо города…

Прогуливаясь, Катя раскланялась с несколькими завсегдатаями ее станционного заведения, мигрирующими в этот день из дома в дом:

– Добрый день…

– Привет, Катюша…

И с их женами:

– Здравствуйте…

– До свидания…

Посетила подвернувшиеся под ноги гастроном и галантерею. Повертела в руках коробки с детским питанием. Помяла пеленочный материал. Попробовала на зубок соски.

Заглянула и в соседний, единственный в городке зоомагазин. Поглазела на щекастых хомячков и болтливых канареек. Показала язык мартышке по кличке «Долорес». Приценилась к черепашке, но купила пока только книжку «Жизнь без спешки», том первый «Большая кладка».

Выйдя из зоомагазина, Катя вздохнула. Домой по-прежнему не хотелось. Только подумав о своей комнатке, она сразу вспоминала тот сон: скорый поезд, букеты цветов, любезного старика Пилеменоса, родителей, Айшу, Чикиту, Большого оленя, Долорес, Мойшу, Отца Прокопия с кадилом, Костаса в кресле-каталке, Костаса, призывно выписывающего вензеля…

Катя еще поскиталась по пустынным как перед грозой тротуарам. Прошла мимо городской бани, в которой сегодня был мужской день. На каком-то углу выпила вторую, а затем и третью чашку кофе без кофеина. На центральной площади перечитала на афишах весь репертуар местного драмкружка: «Мертвые уши», «Бармен-сюита», «Отелло и Джульета…»

На нее вновь самопроизвольно нахлынули воспоминания. Афиши столичных театров. Программа телевидения на неделю: «Четверг. 20.20 – Популярная игра „Угадай обезьяну“. Съемочная площадка. Костас в свете прожекторов. Восхищенные телезрители…

Ее качнуло в сон и Катя, сориентировавшись, тут же повернулась к киноафишам:

– «Удар в носопырку», «Новые приключения Флегма и Тика», «Сердце в мундире»…

Прогремел гром, с неба упали первые капли дождя и тогда она, уже не раздумывая, купила билет на ближайший сеанс.

В почти пустом зале шел будильником рычащий боевик. По экрану то маршировали, то ползали, то бегали, то хлебали, то истекали, то замертво падали солдаты. Командовал ими очень бравый сержант.

Поглядев на него, Катя даже перекрестилась: он был так похож на Пиля. И выправкой и характером. Сержант всегда выезжал впереди на белом лихом коне. Рвался в бой. Не боялся материальной ответственности. И еще он был бесконечно благороден. И чертовски красив даже под артобстрелом.

На переднем крае, под разрывами мин и фугасов этот бравый вояка так вдохновенно, так прочувственно и так всем понятно обращался к своей далекой невесте:

С началом боевых действий невеста была эвакуирована с насиженных мест в неизвестном направлении. Вдалеке от линии фронта девушка маялась разлукой и нелепым обманом о смерти суженого-погононосца. Черную весточку ей принес забракованный военкоматом карточный шулер:

– Все, кончено, его больше нет. Будь моей козырной дамой… Озолочу, посеребрю, отникелирую…

Но она отвергала липкие притязания. Девушка еще на что-то надеялась. Вечерами выходила за околицу и протягивала руки к далеким вспышкам боевых зарниц. С губ ее срывались чувственные строки:

И сержант, выполнивший в конце концов поставленную перед ним боевую задачу, получивший три тяжелых ранения и две средних контузии, как будто слыша невесту, продолжал бороться за свою будущую семейную жизнь. Он бредил, он рвался:

Катя ревела в беретик, завидуя героине, которую в отличие от нее неминуемо ждет полный “хэппи-энд” – ощутимый счастливый конец.

Так и вышло. К концу фильма бравый сержант восстановился, сбежал от врачей на фронт и добил всех врагов. А затем, как ни охмуряла его луноокая снайперша союзников, отправился на поиски невесты. И нашел ее. В тьмутараканье, в тесноте, но не замужем.

Шулер получил по морде. Отец и мать невесты – нехилые фронтовые трофеи. Невеста – то, чего ждала. Грянул свадебный марш и по лицам счастливых новобрачных поползли медленные титры.

Кино кончилось. На улице, хотя эпицентр дождя и сместился за город, было весьма неуютно, негулябельно: неумолимо темнело и мрачнело.