Дурная - Инга Максимовская

Еще бы я не слышал. Визг ведьмы наверняка был слышен сейчас на другой стороне сине-зеленого шарика. Кузнечный молот в голове, превратился в адский набат. Я сбежал по ступеням, боясь, что если оглянусь то, превращусь в каменное изваяние. А мне нужно домой. К моим любимым. К тем, кто на самом деле меня ждет.

Даже уличный ледяной воздух, не смог меня привести в норму. Я, покачиваясь, побрел по тротуару, даже примерно не представляя сколько времени провел в странном гипнотическом состоянии, болтаясь между небом и землей. Кэт расстаралась. Добытый ею нейролептик оказался опупенным. Я даже танцевал под его воздействием, подчиняясь приказам проклятой чумы. А сейчас меня потряхивало в отходняке. Но в мир по крайней мере начали возвращаться чувства, запахи. И СТРАХИ. Именно так, с большой буквы. Выкручивающие. Ломающие.

Не помню, как добрался до дома. Сегодня чертова высотка не казалась мне величественной. Скорее мрачной и мертвой.

– Здрасти, баб Даш, – гаркнул, стараясь переорать телевизор в бабкином «Стакане», транслирующий какую-то документалку на тему животного мира.

Вахтерша даже не глянула в мою сторону. Поджала губки свои и без того тонкие и с гипертрофированным интересом уставилась в экран допотопного зомбоящика, пробормотав при этим. «Надо же, до чего техника дошла. Козлов и там и там транслирують».

– Не понял. Ты страх что ли потеряла, старая? – простонал я, вспомнив сколько плачу этой старой выдре из своего кармана. Наш дом, населен интеллигенцией всех мастей, кичащейся своими регалиями на поприще науки и культуры, но странным образом забывающей о воспитании, когда дело касается оплаты обслуживающему персоналу. Профессора и отставные генералы становятся жадными матерщинниками, едва речь заходит о тугриках, которые нужно собрать на лифт, например. Или той же консьержке. Когда я переехал в высотку, они с удовольствием переложили на меня финансовую повинность, как на салабона. И я, в конце концов думаю, что заслуживаю хоть немного уважения.

– Страх не так страшно, как совесть потерять, – гаркнула Даздраперма Ивсталовна, выпятив вперед подбородок из которого торчал одинокий волосок. Старуха Изергиль, мать ее. Это что, все сговорились что ли сегодня на меня орать? – Не Барин ты, а муфлон винторогий, ясно? Я его, барин, барин. Тьфу. Баре то благородные. А ты конь барбидосский. Вот.

– Да что вы несете? – ошалел я, если честно от таких поэтических сравнений моей персоны с представителями рода копытных. – Или вам на самбе лампочку стряхнули?

– Энто тебя, милок то стряхнули. Токма раньше чутка. Когда рожали, поди головенкой приложили, болезного. Иначе чем объяснить твою козлячью сучность? Таку девочку обидел. Наша то барынька ни на одну гаргалыгу твою похожа не была, не тебе чета. Хорошая она, потому и увезли сразу. У перехватчика то тваво и лихмузин побольше будет, и мозг наверняка поизвилистее. Будет она счастливой и богатой. А ты нюхай иди. Да с ужихой своей целуйси. Вы друг другу дюже подходите.

Я больше не стал слушать бред бабки. Деменция штука страшная. Бедная старушка, похоже два немецких друга все же нашли ее адресок и вломились полным составом. И Альцгемер и Паркинсон в связке страшны и разрушительны. Сейчас доберусь до дома и вызову скоряков. Похоже фляга у бабки брызнула на животных. Телевизор зло, я знал. Но что передачи про зверушек так действуют на умы разрушительно, не предполагал.

Черт, надо было купить цветов. Прощение просить всегда легче, имея в руках козырь в виде шикарного букета. Отпер дверь своими ключами, проскользнул в темную прихожую удивляясь странной звенящей тишине. Даже проклятый шерстяной поганец не вцепился сегодня мне в лодыжку с воем. Сердце замерло от ужасного предчувствия. Я нащупал выключатель, и тут же ослеп от света, вспыхнувшего под потолком. Сегодня рисованные музыканты смотрели на меня со стен зло и недобро. Я прошел в холл, едва переставляя закаменевшие ноги.

– Все еще можно исправить, – прошептал, успокаивая себя. Из глаз посыпались искры, когда по привычке зацепился мизинцем за ножку чертовой тахты. Едва не упал на стеклянный столик, который Данька терпеть не может. Говорит, что он холодный и бездушный. Взгляд выхватил сваленные на этот ледяной предмет мебели вещи: аккуратно сложенный лист бумаги, свидетельство о разводе, смешной мобильный телефон, украшенный дурацким розовым брелоком-ламой. Я взял в руки вещь моей жены, нажал на кнопку и увидел… Лучше бы чертова тварь, опоила меня до смерти. Может тогда бы я сейчас не хотел сдохнуть от чувства вины. С фотографии отразившейся на маленьком экране улыбалась полуголая Кэт, демонстрирующая кольцо, которое я купил моей Ламе. А я валялся в кровати, рядом с ней, раздетый и дебильно щурящийся, как нажравшийся сметаны кот.

Бросился в детскую, понимая, что это все. Это конец. Схватил пахнущую моим сыном пижамную кофточку, прижал к груди. Все осталось на своих местах. Лешка даже не забрал свои сокровища – компьютер и планшет. Зато оставил мне послание. Маленькую семейную фотокарточку, пришпиленную к дверце шкафа ножом, как раз в центре моего дурного лба. Он обещал, что надерет мне зад? Что ж, сейчас я до одури этого желал. Телефон. Точно. Выбрал номер из списка контактов и замер на месте в ожидании ответа.

– Козел, – рявкнула Генка, даже не став меня слушать и отключилась. Я снова набрал ее номер, но ответа не получил.

Так, а что там несла баба Даша про перехватчика?

– Л007уи, – хмыкнула бабуська. Достав из-под стола книгу размером с аэродром Пулково. – Франт такой нашу Данечку за ручку поцеловал. Я индаль не обзавидовалась. Старый только для нее. Дык ей же его не варить.

– Вы уверены, баб Даш?

– Сто пудово. Пока не страдаю галюцанациями. Лягушатник. Он тута крутилси два дня. Все мадамой меня звал. Разнюхивал. Когда, мол, Даная вернетси, да где она? Я даже разок шугнула арапчонка то евойного, водителя значить. Хотел он корзину роз проволочь. А я тут как тута. А что? Работа это моя, блюсти и оберегать. Труться туточки хранцузы всякие, а потом у Капитолины Палны пианины пропадають. Так я его ссаным тапком, Ленька попросил меня, выкинь мол баб Даш, пока папка то не увидел, что нах котик ужо пятые его пантофли то уссал. Дык я…

– Слушайте,