Наталия Миронина - Завтрак для Маленького принца

– Так, сейчас подъедет наш негоциант немецкий, – сказал кто-то за моей спиной, и в этот момент я почувствовала дурноту.

– Светочка, Светочка, я – рожаю! – громко прокричала я и почти потеряла сознание. Почти, потому что я все видела и слышала, но ничего не могла сделать – на меня напала страшная слабость.

– «Скорую», женщина рожает! – пронеслось по галерее.

– Быстрее, окна откройте!

– Положите ее!

– Нужна подушка, подушка! – орала над моим ухом какая-то дама в стеклярусе.

– Где же я подушку возьму?! – растерялся подоспевший ко мне Сергей Леонидович.

– Сережа! У тебя в кабинете, за диваном, валик, мы его убрали, – громко и отчетливо прокричала Светочка, дезавуировав таким образом, щекотливые личные обстоятельства.

– Да, да. – Директор умчался за валиком.

Я пыталась усидеть на стуле, но руки, ноги, все тело было ватным, слабым, и от этого всю меня переполнял дикий страх.

– «Скорая», «Скорая»! Приехали! Как быстро! – Все опять закричали, но мне казалось, что прошло очень много времени.

– Татьяна Николаевна, я вам помогу, давайте, опирайтесь на меня. – Верная Светочка уже отослала директора с валиком обратно в кабинет. Я осторожно встала, и мы тихонечко побрели к машине.

– Не волнуйтесь. Завтра об этом перформансе в нашей галерее будет говорить вся Москва. Вы войдете в историю. – Светочка выводила меня из галереи так, как принцы Уэльские выводили из Вестминстерского аббатства своих молодых жен – медленно и торжественно.

«Скорая помощь» в лице двух молодых дядек наплевала на мои указания взять из моей машины сумку с вещами. Они, увидев мое бледное лицо, приказали включить все сирены, и мы с визгом покинули уютный дворик галереи.

– Меня надо доставить… – Я назвала адрес больницы, где должна была рожать, и продиктовала номер своего надежного Михаила Михайловича.

Врачи переглянулись и, не убирая рук с моего пульса, отдали распоряжение водителю. К больнице мы подкатили так же громко, обеспечив отдыхающих пациентов развлечением на целый вечер.

– Подождите. – В приемном покое, в отличие от «Скорой», все были безмятежны. – Подождите, сейчас вами займемся! – сказали мне и тотчас задвинули в какой-то уголок под огромным фикусом. Я уже не чувствовала слабости, во мне остался только страх, что про меня забудут и мой ребенок родится здесь, в безмолвии, под этим экзотическим деревом, словно на необитаемом острове. Я лежала на каталке и разглядывала острые, пожелтевшие края листьев… «Ну вот, и нет никого рядом… И Саши нет! И ничего он не знает!» – думала я и принялась представлять, как он испугается, обнаружив, что меня нет дома, а мой телефон не отвечает. Судя по всему, я оставила его дома. Или в машине. Или в галерее.

– Здравствуйте, здравствуйте… – сквозь сон пробился знакомый голос.

Я очнулась, открыла глаза и на фоне листьев рассмотрела знакомое лицо доктора.

– А с чего вы взяли, что вы рожать будете сейчас? – Мой доктор был задумчив, словно решал, насколько высокую категорию можно присвоить моему сумасшествию.

– Ну как?! Мне было плохо! Слабость… – Я возмущенно пыталась объяснить ситуацию. Впрочем, это мое возмущение было дымовой завесой. Мне надо было объясниться с Сашей, а потому приходилось как-то нагнать страстей.

– Рано еще, – флегматично заметил доктор, – но хорошо, что приехали. Мужа волновать не будем, про слабость ничего не расскажем. А пока полежите у нас. Понаблюдаем за вами. Хуже не будет. Но почти постельный режим и никакой улицы – снег, ветер, холод.

– Доктор, но весна же уже! – Я «сделала» лицо. – Весна! Я так ее ждала!

– Весна наступит… – Доктор оглядел меня и решительно произнес: – Через две недели.

Это было сказано с намеком. Хорошо бы, не позже. Две недели я еще подожду, но не больше. Мой живот заслонял от меня весь мир. Во всех возможных смыслах. Но прежде всего из-за своих размеров. Даже представить себе сложно, что женщина пятидесяти трех килограммов сможет носить с собой такой живот. Но, как говорится, факты налицо. Я бодро отшагала положенные восемь месяцев и три недели. Осталось всего семь дней.

– Эти семь дней, – повторял доктор каждое утро, навещая меня в моей «одиночной» палате, – надо быть к себе особенно внимательной. Нет, с ребенком ничего не случится, с ним уже все хорошо. А вот вам нужны силы. Хорошо спите, двигайтесь и поменьше ешьте. Легче будет, когда наступит ответственный момент.

«Ответственный момент» – это любимое выражение Михаила Михайловича. Ему, по-моему, сто один год, он похож больше на адвоката, чем на врача, и очень любит сплетничать. Впрочем, при его чрезвычайно благонадежном облике и деликатных формулировках, сплетни выглядят профессиональными байками.

– На третьем этаже лежит Леночка. Очень беспокоюсь. Знаете, у нее муж как-то странно себя ведет. Может, он и не муж ей вовсе. И мужем не станет. Мне нет никакого дела, только, боюсь, молока у нее не будет. Она вся испереживалась, нервничает. И все из-за него. – Михаил Михайлович бормотал и ждал моего ответа. Я же молчала – ни Леночку с третьего этажа, ни ее фальшивого мужа я не видела и знать не знала.

– Ну, ребенок родится, может, сразу перестанет думать о ерунде всякой. Будет думать только о нем. – Я отвечала банальностями, чтобы быть вежливой.

– А вы правы, – тянул Михаил Михайлович.

Скорее всего, на третьем этаже, в палате этой самой Леночки, врач будет бубнить обо мне, то есть о Танечке, которая «совсем сошла с ума и решила рожать в возрасте, когда становятся бабушками». Он расскажет всем про нелегкий путь к этой беременности, про достижения современной перинатальной медицины, про женскую самоотверженность на пути к долгожданному материнству. Еще, думаю, он обязательно расскажет о молодом красивом муже, известном артисте балета, который полгода танцует в Лондоне, а полгода в Большом театре. И в партнершах у него тоже известные, красивые. Он обязательно уточнит, что молодой муж очень скоро выйдет на творческую пенсию – профессиональный век танцоров короток, – будет воспитывать учеников, а может, откроет свою хореографическую школу. «Вы же понимаете, балерины-партнерши, ученицы, милые хрупкие девушки…» – Михаил Михайлович озабоченно покачает головой, как бы намекая на возраст жены. Уважаемый доктор все-таки будет знать меру и не выдаст уж совсем щекотливые медицинские тайны, но на третьем этаже меня примутся обсуждать, а когда я буду прогуливаться по коридорам в ожидании переезда в предродовую палату, обязательно кто-нибудь мне попадется на пути – всем хочется увидеть беременную жену известного артиста.

Я отсчитываю дни: «Первый, второй, третий…» Отсчитываю и понимаю, что врачи иногда ошибаются, у природы свой календарь, она в отличие от пациентов и докторов прекрасный предсказатель и не страдает амнезией. Она точно помнит, что когда происходило и с какого времени вести отсчет.